Снарядный голод — первопричина поражений Русской армии в 1914 году?
«Уроки прошлого не прошли даром. В будущих боях русской артиллерии никогда не придется жаловаться на недостаток снарядов. Артиллерия снабжена и большим комплектом, и обеспечена правильно организованным подвозом снарядов», — такие слова можно увидеть в статье «Россия хочет мира, но готова к войне», анонимно опубликованной в начале 1914 года в газете «Биржевые ведомости» тогдашним военным министром Российской империи генералом от кавалерии Владимиром Александрович Сухомлиновым. Там же далее следует более общее утверждение о состоянии российских сухопутных сил накануне Первой мировой: «Русская армия — мы имеем право на это надеяться — явится, если бы обстоятельства к этому привели, не только громадной, но и хорошо обученной, хорошо вооруженной, снабженной всем, что дала новая техника военного дела».
Но минул всего год с небольшим, и уже в марте 1915 года начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича генерал от инфантерии Николай Николаевич Янушкевич сетовал всё тому же Сухомлинову на «недостаток патронов — эту „bête-noire“ вашу и мою» и констатировал: «Из всех армий вопль — дайте патронов».
Далее последовала череда тяжелейших поражений, вынудивших русские войска к откату на сотни километров со сдвигом почти всего фронта на территорию Российской империи — откату, вошедшему в нашу историю под наименованием «великого отступления».
В описаниях тех трагических событий мотив бедственного положения с материальным обеспечением наших войск, особенно по части артиллерийских боеприпасов, встречается неизменно. Он проходит через мемуары, научные исследования, школьные учебники, став в них наиболее частым и чуть ли не основным объяснением катастроф Русской армии.
Но являлся ли недостаток вооружения и боеприпасов действительно главной причиной наших поражений 1915 года, как то нередко постулируется? И каковы другие причины, порой совершенно упускаемые из-за заострения внимания на проблемах материального обеспечения русских войск?
К выяснению ответов на поставленные выше вопросы приступим издалека, с самого начала войны, рассмотрев события 1914 года и первой трети 1915-го.
К лету 1914 года положение с обеспечением Русской армии вооружением и боеприпасами могло считаться хоть и не столь благостным, как расписывал Сухомлинов, но относительно неплохим. Во всяком случае, если сравнивать с положением дел у союзников и противников и в контексте преобладавших тогда ожиданий относительно характера приближавшейся войны и потребностей войск в ней. Преобладали же представления, что военное столкновение ведущих мировых держав будет чрезвычайно напряженным, но скоротечным — предсказаний о затяжной тотальной войне было явно меньше.
Легкие пушки, составлявшие тогда основу полевой артиллерии всех ведущих держав, Россия имела в объемах, более-менее отвечавших требованиям мобилизационного расписания 1910 года, причем некоторая нехватка наблюдалась больше не в войсках, а в запасе, и теоретически могла быть восполнена производством.
С боеприпасами легкой артиллерии наблюдалась сходная картина: при имеющихся в войсках 5978 полевых 76-мм пушек запас в 5774,8 тысячи выстрелов к ним почти полностью соответствовал установленной норме в 1000 выстрелов на орудие. А обеспеченность горной артиллерии боеприпасами выглядела еще лучше: на 408 числившихся в войсках горных 76-мм пушек имелось 657,8 тысячи выстрелов, что при норме в 1200 выстрелов на орудие давало даже некоторый избыток.
Сами нормы необходимого запаса выстрелов на орудие брались не с потолка и основывались, в частности, на опыте Русско-японской войны, в ходе которой русская армия израсходовала около 918 тысяч 76-мм выстрелов, то есть около 720 на каждое участвовавшее в войне орудие. Правда, война с Японией велась на отдаленном театре военных действий, слабая транспортная связь которого с Россией ограничивала расход боеприпасов, так что при боевых действиях в Европе следовало ожидать гораздо более интенсивной работы артиллерии. Предложения об увеличении запаса до 1500 выстрелов на 76-мм пушку выдвигались, но к вступлению России в войну они не были реализованы.
У большинства других стран нормы боеприпасов для легкой артиллерии, в общем, не слишком сильно различались. На фоне ведущих европейских держав выделялась разве что Австро-Венгрия, вступившая в войну с удельным запасом выстрелов, который можно назвать очень хорошим… для второй половины XIX века — до 670 выстрелов на орудие.
При сравнении не предписанных норм, а действительно накопленных к началу войны боеприпасов легкой артиллерии мы увидим сходную картину. Так, Франция располагала запасами в пять миллионов выстрелов к легким орудиям, Германия — в семь миллионов. В сравнении с ними Россию трудно назвать отстающей по данному показателю.
Правда, между противоборствующими сторонами существовали очень значительные различия в номенклатуре орудий. Если державы Антанты, склоняясь с разными оговорками к французским представлениям о роли артиллерии, имели на вооружении легкой полевой артиллерии только пушки, то Германия и следовавшая в ее фарватере Австро-Венгрия оснастили войска и легкими гаубицами: соответственно 105-мм гаубицей образца 1909 года и 104-мм гаубицей образца 1904 года.
Впрочем, включение гаубиц в состав легкой полевой артиллерии тогда многим представлялось по меньшей мере спорным решением хотя бы в силу их существенно меньшей дальнобойности и в разы меньшей скорострельности по сравнению с легкими пушками. И в любом случае легкие пушки составляли основную массу полевой артиллерии даже в Германии и Австро-Венгрии, причем принятые ими образцы по тактико-техническим свойствам смотрелись весьма невзрачно на фоне тех, что состояли на вооружении стран Антанты, включая Россию.
Сложнее обстояло дело со средней и тяжелой полевой и осадной артиллерией. Осадную артиллерию в России вообще еще в 1909 году упразднили, и лишь буквально за считанные дни перед войной генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович на совещании постановил разработать проект ее восстановления.
С полевой средней и тяжелой артиллерией обошлось без такого нигилизма, количество орудий в ней не слишком уступало требованиям мобилизационного расписания. Только сами требования были весьма скромными, и при имевшемся количестве орудий боеприпасов накопили меньше положенного по нормам: на 512 гаубиц 122-мм — 449,5 тысячи выстрелов (87,8%), на 164 гаубицы 152-мм — 99,9 тысячи выстрелов (60,9%), на 76 пушек 107-мм — 22,3 тысячи выстрелов (24,5%).
Впрочем, и наши главные союзники, французы, обладали весьма немногочисленной средней и тяжелой артиллерией. Более того, если в русской армии каждому армейскому корпусу полагался штатный дивизион 122-мм гаубиц, то во Франции корпусная артиллерия сплошь состояла из легких орудий, а средние и тяжелые находились в подчинении армий. Показательна и номенклатура французской средней и тяжелой полевой артиллерии: 120-мм пушки образца 1878 года, 120-мм гаубицы образца 1890 и 155-мм гаубицы образца 1904 года — из перечисленных трех систем только последняя могла считаться современной.
Причина такого положения заключалась не в неспособности Франции обеспечить вооруженные силы большим количеством средних и тяжелых орудий и боеприпасов к ним, а преобладавшим взглядом на полевую артиллерию. Он выражался цитатой из одного французского документа, приведенной в послевоенной книге «Артиллерия в прошлом, настоящем и будущем» генералом Фредериком Жоржем Эрром: «75-мм пушка достаточна для решения всех задач, могущих встретиться артиллерии в полевой войне». То есть средняя и тяжелая артиллерия считались нужными для особых задач, возникающих перед войсками далеко не в каждом бою.
Справедливости ради заметим, что осадную артиллерию во Франции не раскассировали, как в России. Однако и она была не очень многочисленной и оснащена преимущественно устаревшими орудиями.
Не углубляясь далее в разбор, как обстояли дела с тяжелой полевой, а также осадной артиллерией у других держав в 1914 году, сразу обозначим общий вывод — все в этом отношении резко уступали Германии. Это проявилось и в количестве германских тяжелых орудий, и в доле среди них современных образцов, и в обеспеченности их боеприпасами.
Так, для составлявших основу тяжелой полевой германской артиллерии 150-мм гаубиц и 105-мм пушек в артиллерийских парках к началу войны числилось соответственно 1596 и 814 тысяч выстрелов. Впрочем, и этого количества хватило бы только на интенсивную, но относительно недолгую войну, к которой, собственно, все и стремились.
Это стремление определило и характер первых сражений, грянувших в августе-сентябре 1914 года. К экономии боеприпасов тогда едва ли кто стремился: напротив, в надежде поскорее добиться решительной и окончательной победы столкнувшиеся войска щедро забрасывали друг друга снарядами. И русская армия — не исключение. Вот, например, что писал германский генерал Герман фон Франсуа по итогам первых боев в Восточной Пруссии: «Русская артиллерия не жалеет снарядов и нередко развивает уже с дальних дистанций такой сильный и интенсивный огонь, что вводит в заблуждение наши войска относительно своего численного перевеса, которого на самом деле нет».
Но события пошли совсем не так, как на то рассчитывали как в странах Антанты, так и в Центральных державах. Амбициозные предвоенные стратегические планы рассыпались примерно с той стремительностью, с которой должны были, по мысли их составителей, принести победу. Недавние лозунги о триумфальном возвращении домой к листопаду теперь воспринимались очень злой насмешкой. Сражения достигли такого размаха, что в прошлых войнах могли считаться целыми кампаниями по масштабу задействованных сил и средств, пространственному охвату и временной продолжительности.
Неудивительно, что уже осенью 1914 года все вступившие в борьбу державы начали испытывать ощутимые затруднения в обеспечении войск оружием и боеприпасами. Особенно это коснулось артиллерии, которая приобрела огромное влияние на ход боевых действий и расходовала боеприпасы в объемах, которым в прошлых войнах непросто найти даже отдаленное подобие.
Так, французские войска за первые три месяца войны израсходовали 4,9 миллиона выстрелов к своим отличным 75-мм пушкам образца 1897 года, то есть почти весь предвоенный запас, а от промышленности тем временем поступило менее 1,7 миллиона выстрелов. Германская же легкая артиллерия до конца года употребила почти 5,5 миллиона выстрелов к 77-мм пушкам и 1,7 миллиона выстрелов к 105-мм гаубицам.
Уже про вторую половину октября 1914 года генерал Эрр писал: «Главное французское командование могло питать сражение на Изере 75-мм снарядами исключительно за счет других участков фронта, почти полностью лишив последние подвоза снарядов. К счастью для нас, ту же ошибку в расчете допустило и германское командование… лишь их тяжелая артиллерия, богаче снабженная и менее стрелявшая, оставалась обеспеченной до ноября месяца».
В свою очередь, русская артиллерия уже в первый месяц боевых действий перекрыла настрел Русско-японской войны, израсходовав 1102 тысячи выстрелов к 76-мм полевым пушкам. Ставка во главе с великим князем Николаем Николаевичем и вовсе заявила о потребности в 1,5 миллиона 76-мм пушечных выстрелов в месяц. И это вызвало нешуточную тревогу в военном руководстве. Так, начальник снабжения Юго-Западного фронта генерал от инфантерии Александр Федорович Забелин уже 28 августа (10 сентября) 1914 года указывал: «Бой идет напряженный по всему фронту — расход патронов чрезвычайный, резерв патронов совершенно истощается. Безотлагательное пополнение необходимо, положение критическое». А Янушкевич 29 августа (11 сентября) 1914 года телеграфировал Сухомлинову: «Положение снабжения пушечными снарядами положительно критическое. Вся тяжесть современных боев — на артиллерии… Без патронов нет успеха».
Сравнение величины расхода с предвоенным запасом, конечно, не может не вызвать вопроса: а с чего вдруг такой алармизм? Почему, когда не израсходована даже пятая часть запаса, высокие военные чины шлют телеграммы со словами о критическом положении, истощении резерва и так далее? Ведь даже при заявленной Ставкой потребности оставшихся выстрелов вроде бы хватало еще на три месяца? Как понимать телеграммы Забелина, Янушкевича и многих других? Это безумие? Измена?
Как оказалось, всё вполне прозаично и не имеет отношения к помутнению чьего-либо рассудка или к предательству. Причина заключалась в порядке мобилизации местных артиллерийских парков — подразделений, отвечавших за длительное хранение большей части боеприпасов, их снаряжение и отправку в войска.
Местные парки территориально сосредотачивались в ряд групп, и заведенный до войны порядок предусматривал их мобилизацию последовательно по одному в каждой группе. Это вкупе с нехваткой личного состава и оборудования в снаряжательных мастерских привело к огромным срокам подготовки местных парков — по расчетам Главного управления Генштаба и Главного артиллерийского управления она достигала в отдельных случаях 450 и даже 480 суток. Так, из 112 легких местных парков, отвечавших за винтовочные патроны и выстрелы к легким пушкам, к немедленному использованию были готовы только 19, к которым в течение первого месяца прибавлялся еще 21 парк, а дальнейшее поступление ожидалось еще медленнее. Конечно, вызывает недоумение, что составители расчетов допускали столь неспешную подачу боеприпасов в войска при подготовке к вроде бы ожидавшейся интенсивной скоротечной войне, это отдельная тема, в которую сейчас углубляться не станем.
Естественно, поступление боеприпасов из местных парков не могло покрыть расход, намного превзошедший ожидания, так что возимые действующими войсками запасы стремительно истощались. Возникшие в такой ситуации настроения у артиллеристов на фронте описал в своем труде «Боевое снабжение Русской армии в мировую войну» генерал Алексей Алексеевич Маниковский: «Им было ни тепло, ни холодно от того, что где-то там в тылу имеются еще склады выстрелов. Им вынь да подай эти выстрелы в их возимый запас, в их летучие парки». Отметим, что Маниковский высказал и ряд спорных суждений, в том числе нацеленных на оправдание несомненных просчетов Главного артиллерийского управления, и, например, сильным преувеличением кажется утверждение, что посыпавшиеся из войск сообщения о тяжелом положении с боеприпасами приняли характер прямо-таки сплошного беззастенчивого вранья — это всё же не так. Но конкретная приведенная выше цитата представляется очень меткой.
Отдадим должное Главному артуправлению, оно всё же вышло из сложившейся ситуации, потребовав срочно начать снаряжение всех местных парков путем привлечения для работы не только военнослужащих, но даже наемных рабочих, и перехода на безостановочный круглосуточный режим работы, включая праздники. Такой аврал позволил уже к 20 ноября (3 декабря) 1914 года отправить в действующие войска боеприпасы из всех местных легких парков.
Однако на этом затруднения не закончились — напротив, сигналы из войск на нехватку боеприпасов становились всё отчаяннее. Устанавливались всё новые и новые ограничения на стрельбу, и расход выстрелов к 76-мм полевым пушкам к исходу 1914 года составил всего 2,32 миллиона — менее половины от предвоенного запаса!
Ставка Верховного Главнокомандования также оказалась не на высоте при распределении поступавших в действующую армию боеприпасов. Какое вообще в Ставке этому вопросу уделялось внимание, ясно из того факта, что за артиллерийским и инженерным снабжением должен был следить всего один штаб-офицер из аппарата дежурного генерала при Верховном Главнокомандующем. Перед ним не стояло задачи как-то руководить наблюдаемой отраслью снабжения, да он и не смог бы, поскольку сам по себе сбор соответствующих сведений с последующей их обработкой являлся чрезвычайно трудозатратной задачей.
Закономерным следствием подобного подхода к организации обеспечения артиллерии стало распыление боеприпасов. Генерал Маниковский так описал ситуацию с обеспечением 76-мм пушечными выстрелами, сложившуюся к началу 1915 года: «Существовало их как будто не так уж мало, а между тем на фронтах, особенно в некоторых местах, был несомненный голод, в других недостаточная обеспеченность, в третьих — голод ложный; но нигде никто не чувствовал себя удовлетворенным, и в тыл сыпались самые тревожные телеграммы с просьбами, требованиями и угрозами».
А что же со средней и тяжелой полевой артиллерией? Ведь ее обеспеченность боеприпасами к началу войны не дотягивала даже до очень умеренных требований мобрасписания 1910 года, а уж в сравнении с германскими объемами выглядела просто убого.
На деле ситуация сложилась не столь однозначная. Совсем беда была только со 107-мм пушками, тогда как гаубицы к исходу 1914 года не потратили даже половины накопленных для них боеприпасов: расход составил около 175 тысяч выстрелов к 122-мм и 85 тысяч выстрелов к 152-мм гаубицам. Так что они вполне могли стрелять интенсивнее, и отставание от германской тяжелой артиллерии сказывалось бы меньше — особенно если учесть, что большая часть германского снарядного богатства сыпалась на головы французам, британцам и бельгийцам на Западном фронте. Но наши крупные калибры вынужденно сидели на диете из-за тех же организационных язв, той же начальственной нераспорядительности, что и легкая артиллерия.
А малая интенсивность работы гаубиц ощущалась особенно болезненно еще и потому, что роль этой разновидности артиллерии оказалась намного важнее, чем представлялось до войны.
Русская 76-мм легкая пушка отлично подходила для тех задач, под которые проектировалась. Придавая снарядам наиболее высокую по сравнению с основными легкими пушками других держав начальную скорость и имея преобладающим боеприпасом шрапнель (6/7 боекомплекта), наша трехдюймовка в руках умелых расчетов при огне по неукрытой живой силе, особенно скученной, полностью оправдывала свое прозвище «коса смерти».
Но подобные условия выпадали всё реже — уж слишком ужасным было зрелище изрешеченных шрапнелью или осколками сослуживцев. Поэтому сражающиеся быстро поняли, насколько опасно движение и вообще нахождение на открытом пространстве без огневого подавления противника, и стали применяться к местности, маскироваться, окапываться.
Таким образом, стрельба по целям, укрытым за возвышенностями, в ложбинах, оврагах и так далее, стала всё более распространенным явлением. А она требовала навесного огня, для которого как раз и приспособлены гаубицы, имеющие большие углы вертикальной наводки и с меньшей начальной скоростью метавшие снаряды. К тому же гаубицы, как правило, имели больший калибр по сравнению с близкими по весу пушками, а значит, более мощный снаряд, и потому лучше сокрушали постройки и укрепления. А меньшая, чем у легких пушек, скорострельность при нехватке боеприпасов не была таким уж недостатком. Так что германцы и австро-венгры с внедрением гаубиц даже в легкую артиллерию не прогадали и получили весомое преимущество перед вооруженными силами стран Антанты.
Что до русской трехдюймовки, то она оказалась приспособленной к стрельбе по укрытым целям едва ли не меньше всех тогдашних основных легких пушек.
Во-первых, высочайшая начальная скорость снаряда обуславливала и наибольшую настильность, затрудняя поражение противника в складках местности, а также стрельбу через головы своих войск — как писал входивший тогда в Главное артуправление Евгений Захарович Барсуков: «Наконец, вследствие чрезвычайной отлогости траектории 76-мм полевой пушки нельзя было вести огонь по противнику, когда своя пехота подходила к нему ближе 200–300 метров, во избежание ее поражения».
Кроме того, даже самые простейшие укрытия давали надежную защиту от трехдюймовки, имевшей мало гранат в боекомплекте, а ее шрапнель для пробивания преград была почти бесполезна — даже постановка взрывателя на удар мало помогала ввиду слабого вышибного заряда, предназначенного исключительно для освобождения пуль из снаряда. Поэтому Барсуков констатировал, что «фронтальный шрапнельный огонь русской 76-мм легкой пушки бессилен для поражения сколько-нибудь и чем-нибудь закрытого противника». Для укрытия вполне хватало даже не окопа, а небольшой насыпи, быстро набрасываемой солдатом, имеющим руки и малую пехотную лопату. Так что «коса смерти» нашла на камень почти буквально, и остро встал вопрос об увеличении в ее боекомплекте доли гранат, которые к тому же были не так требовательны к мастерству артиллеристов.
Итак, какие же выводы можно сделать из событий 1914 года?
Во-первых, ни в одной из вступивших тогда в борьбу стран не предугадали, какие объемы боеприпасов потребуются уже для первых сражений. Поэтому осенью дефицит боеприпасов начали испытывать как вооруженные силы Антанты, так и Центральных держав.
На общем фоне Россия выделялась как раз тем, что ее артиллерия не израсходовала к зиме большую часть предвоенных запасов. Но произошло так не из-за рационального их употребления, а наоборот, из-за организационных неурядиц. Первой из них стала заминка с мобилизацией местных парков, которую Главное артуправление весьма успешно преодолело, а второй и самой главной — неспособность верховного командования распорядиться наличным ресурсом, приведшая к такому разбрасыванию артиллерийских боеприпасов, при котором их не хватало почти везде, а на важнейших участках нехватка приобретала критический характер. В противовес этому германцы и французы сумели расставить приоритеты и распределить стремительно истощавшиеся боеприпасы так, чтобы их худо-бедно хватало хотя бы там, где они были нужнее всего.
Кроме того, все три державы Антанты в своем военном строительстве недооценили роль гаубиц и крупнокалиберных пушек для полевых сражений, чрезмерно положившись на легкие пушки, что в России усугубилось сохранявшимся увлечением шрапнелью, реальная область применения которой тогдашними военными реалиями существенно ограничивалась.
Впрочем, пока ошибки, затруднения и упущения не имели фатальной остроты. Более того, то, что они ярко выявились в первые месяцы войны, позволяло их исправить, пока не набрало обороты военное производство и страна еще не исчерпала сил для поддержки армии. Как воспользовались этой возможностью и воспользовались ли вообще Россия, а также наши союзники и противники, обсудим далее.
(Продолжение следует)
