Снарядный голод — первопричина поражений Русской армии в 1914 году? Часть II
Продолжение статьи, начатой в № 553
Мы в самых общих чертах рассмотрели, как обстояли у России дела с артиллерийским вооружением и боеприпасами к началу Первой мировой войны, и как этими наличными средствами распорядилось российское военное руководство на первом этапе боевых действий.
Но как обстояло дело с производством артиллерийских боеприпасов? Ведь если все воюющие стороны не сумели до войны просчитать необходимую потребность в оружии и боеприпасах, то тем большее значение приобретало военное производство после осознания того, какой невиданный ранее размах и напряжение имели уже первые сражения. Более того, вообще были поставлены под вопрос возможность и целесообразность предварительного накопления достаточных для такой войны запасов — а значит, исход противоборства теперь определялся производственной деятельностью почти в той же мере, что и деятельностью вооруженных сил.
Состояние российского военного производства к началу войны, мягко говоря, не отвечало требованиям момента по основным показателям, включая боеприпасы. За август-декабрь 1914 года по Юлианскому календарю поступление новых выстрелов для основных калибров полевой артиллерии исчислялось следующими величинами:
- к 76-мм легким пушкам — 470,5 тысячи выстрелов;
- к 76-мм горным пушкам — 145,7 тысячи выстрелов;
- к 122-мм гаубицам — 94,3 тысячи выстрелов;
- к 107-мм пушкам — 39,2 тысячи выстрелов;
- к 152-мм гаубицам и пушкам — 31,3 тысячи выстрелов.
Статистика удручающая. Поступление боеприпасов отставало даже от указанной Верховным главнокомандованием в конце декабря минимальной для продолжения операций потребности в 900 тысяч выстрелов всех калибров в месяц. А о выдвинутой еще по итогам первых сражений заявке в 1,5 миллиона выстрелов только к легким пушкам ежемесячно не приходится и говорить.
Заметим, что и для таких более чем скромных поставок промышленности пришлось напрячься — ведь к началу войны те же 76-мм снаряды готовы были поставлять только два завода — Златоустовский и Ижевский, причем каждый только 25 тысяч в месяц. Так что абсолютно прав был Маниковский, заявивший, что «русская снарядная промышленность вообще не была подготовлена к массовому производству снарядов».
Так, может быть, ответ на вопрос о первопричине поражений русской армии в том и состоит, что тыл оставил ее без достаточных поставок, чем и обрек на череду неминуемых поражений в 1915 году. Однако не всё так просто.
Военное производство других основных участников той войны, может, пребывало и в лучшем состоянии, чем в России, но до полного обеспечения нужд сражающихся войск тоже далеко не дотягивало.
Поначалу вообще мало кто предполагал, что война потребует форсирования оборонной промышленности. Преобладали, скорее, обратные представления. Например, во Франции на официальном уровне постулировали следующее: «Можно будет рассчитывать только на запасы, созданные в мирное время. Армия будет жить на свои запасы».
Так что общей тенденцией стала массовая постановка под ружье работников оборонных предприятий, что закономерно ударило по военному производству. Это очень ярко видно по Франции.
Производство французской промышленностью выстрелов к 75-мм пушке образца 1897 года в октябре-ноябре упало почти вдвое относительно августа-сентября. Да, оно все равно в разы превышало российское изготовление выстрелов к трехдюймовой пушке, но ведь и стрелять французской артиллерии приходилось намного интенсивнее, так что назвать тогдашнее положение французов с артиллерийским снабжением благополучным не получится.
Производство самих 75-мм пушек французскими мобилизационными планами вообще не предусматривалось, что вкупе с большими потерями и вынужденным развертыванием новых войсковых формирований привело к дефициту в 1,5 тысячи этих орудий на февраль 1915 года. Про недооцененную до войны тяжелую артиллерию даже не упоминаем.
Что говорить о России и Франции с их огромными сухопутными силами, если у британской экспедиционной группировки в Европе после сражений начального этапа войны оставалось от четырех до десяти выстрелов на орудие. А ведь эта группировка насчитывала к началу 1915 года всего 360 тысяч человек — и даже ее Великобритания, слывшая не так давно «мастерской мира», пока не обеспечивала достаточными боеприпасами!
Главная же общая проблема военного производства состояла в том, что ни в одной из держав существовавшая оборонная промышленность даже при заблаговременной подготовке не справилась бы самостоятельно с материальным обеспечением вооруженных сил в такой войне. Масштабы задачи настоятельно требовали широчайшего привлечения к ее выполнению гражданских предприятий и вообще такой милитаризации экономики, какой не бывало в прежних войнах. А в этом направлении до войны только Германия предпринимала хоть сколько-то существенные меры — и всё равно недостаточные. Остальным же приходилось практически импровизировать.
Увы, приходится признать, что российское военно-политическое руководство в организации увеличения военного производства выказало гораздо меньшую расторопность, нежели руководство других стран. Хоть той же Франции, где к весне 1915 года число вовлеченных в обеспечение нужд войны заводов, фабрик и мастерских достигло 25 тысяч, а объемы продукции военного назначения поднялись в разы и на порядки. И это при утрате еще в самом начале войны наиболее экономически развитых территорий, дававших французам перед войной 75 % каменного угля и кокса, 84 % чугуна, 63 % стали.
Впрочем, понятно, что наращивание военного производства и вообще милитаризация экономики были не сиюминутным делом, и никто не имел волшебной палочки, мановение которой разом обеспечило бы нужное количество орудий, снарядов, пулеметов, винтовок и так далее.
Запрошенное французским армейским командованием в сентябре 1914 года увеличение суточного изготовления 75-мм пушечных выстрелов с 14 до 40 тысяч воплотилось в первом квартале 1915 года. А уровень в 100 тысяч этих выстрелов, предписанный военным министром Этьеном Александром Мильераном на совещании с крупнейшими промышленниками 20 сентября 1914 года, французские предприятия стабильно перешли лишь к исходу полутора лет войны. До той поры наиболее многочисленный тип французских орудий оставался на весьма строгой диете.
Даже Германия, имевшая наиболее мощную промышленную базу и проявившая большую по сравнению с другими странами предусмотрительность в милитаризации производства, что позволило уже в октябре 1914 года перевалить изготовление артиллерийских выстрелов за миллион, в первую военную зиму не могла удовлетворить материальные запросы войск. Начальник штаба главнокомандующего Восточным фронтом генерал Эрих Людендорф сетовал: «Нужды могли быть покрыты только частично... фабрикация, пережив кризис осени и зимы 1914 г., увеличивалась постепенно и небольшими скачками».
Так что в первой зимней кампании материальное обеспечение войск продолжало сильно зависеть не от скорости раскачки промышленности, а от того, насколько военное руководство полно и рационально использует средства, имеющиеся в наличии здесь и сейчас.
Здесь положительный в целом пример дает Франция. Главнокомандующий войсками Северо-Востока генерал Жозеф Жоффр уже в сентябре 1914 года перед лицом стремительного исчерпания боеприпасов полевой артиллерии позволил некоторым армиям воспользоваться запасами близлежащих крепостей, а 14 октября выдвинул стройную программу по задействованию орудий устаревших артиллерийских систем и боеприпасов к ним.
Во-первых, легкие батареи массово оснащались 90-мм пушками образца 1877 года, что позволило компенсировать вынужденное ограничение интенсивности работы 75-мм пушек — последние теперь сберегались французским командованием, пока промышленность не набрала достаточный темп изготовления их и боеприпасов к ним. Впрочем, даже потом устаревшие орудия продолжали занимать видное место — в середине октября из 5,6 тысячи французских легких орудий современные скорострельные пушки составляли только 3,6 тысячи. После войны генерал Эрр написал: «Нельзя не воздать должное тем артиллеристам, которые в 1877–1881 гг. дали нам эти замечательные системы артиллерийских орудий».
Во-вторых, резко наращивалась тяжелая артиллерия. Для усиления огневой мощи армейских корпусов формировались дивизионы, на вооружение которых поначалу шли пушки 95-мм образца 1875 года и 120-мм образца 1878 года, а с ноября последовали и 105-мм и 155-мм пушки. Вместе с тем создавались и новые подразделения артиллерии более крупных калибров — в частности, мортир 220-мм образца 1891 года и 270-мм образца 1885 года.
Основным источником материальной части и кадров для этой программы стали французские крепости, в которых содержалось множество самых разнообразных орудий и современных, и устаревших образцов, а также и немало боеприпасов для них.
Отдельно отметим, что программа предусматривала использование в зарядах к перечисленным выше орудиям черного пороха — тем самым сокращался расход бездымных порохов, производство которых тоже еще не дотягивало до потребностей.
Да, подобный подход к усилению артиллерии не назвать безупречным. В материальную часть вносился широчайший разнобой, который на современном языке назвали бы «кошмар снабженца». Несомненно, массово выведенные в поле устаревшие орудия резко уступали передовым в подвижности, дальнобойности и особенно скорострельности, тем более при использовании черного пороха. Но главное, ради чего принимались столь неоднозначные меры, было достигнуто: французская артиллерия не замолкла к первой военной зиме, а ее тяжелая составляющая вообще в разы усилилась. На февраль 1915 года союзники имели на Западном фронте до 1,6 тысячи тяжелых орудий, в основной массе французских.
Забегая вперед, отметим, что позднее французы поступили еще более радикально, в августе 1915 года вообще упразднив свои мощнейшие крепости первой категории Верден, Эпиналь, Туль, Бельфор, имевшие до четырех тысяч орудий, из них тяжелых около половины. Материальные средства и кадры этих крепостей ушли главным образом на усиление полевых войск.
Укажем также, что германцы принимали сходные меры по наращиванию своей артиллерии и тоже не брезговали устаревшими орудиями, особенно в тяжелой артиллерии — ее они к исходу 1915 года довели до 4,2 тысячи орудий, из которых на устаревшие образцы приходилось 2,4 тысячи.
В России, увы, подобных масштабных, системных и энергичных проектов в начале войны не проводилось. А то, что делалось, часто представляло даже не полумеры, а в лучшем случае четверть-меры, и совершенно терялось на фоне бурной деятельности, развернутой как основными нашими союзниками, так и противниками, особенно Германией.
Трудно пошло восстановление осадной артиллерии, хотя, как ранее упоминалось, о выработке соответствующего проекта генерал-инспектор артиллерии Великий князь Сергей Михайлович распорядился еще перед войной. Проект-то был разработан и даже получил одобрение Сергея Михайловича в августе 1914 года, только сам Великий князь вскоре заболел, а временно заместивший его генерал-лейтенант граф Михаил Баранцев не сумел настоять на скорейшем осуществлении проекта перед Сухомлиновым, засыпанным сообщениями с фронтов о бедственном положении с выстрелами к легким пушкам.
В итоге устройство осадной и вообще тяжелой артиллерии во многом взяла на себя Ставка, притом не следуя какой-либо последовательной программе и даже из готового проекта, составленного по заданию Великого князя Сергея Михайловича, используя лишь отдельные положения. Создавались самые разные по размерам, структуре и вооружению батареи, дивизионы, полки, бригады, в различиях между которыми не получается усмотреть какую-либо систему. К тому же за отсутствием внятного представления о необходимой численности и организации тяжелой артиллерии Ставка металась, то начиная формировать те или иные части, то их расформировывая — следствием же стал сумбур.
А к сумбуру добавилось нежелание российского военного руководства слишком ослаблять крепости на западе страны, тоже не способствовавшее интенсивному наращиванию тяжелой полевой и осадной артиллерии. Главнокомандующий Северо-Западным фронтом генерал от инфантерии Николай Рузский вовсе в декабре 1914 года предлагал Янушкевичу оставить осадные артбригады в крепостях, на базе которых они формировались, поскольку сами крепости «еще не утратили своего значения как самостоятельного, так и по совместным действиям с полевыми армиями». Зачем тогда затевалось формирование — неясно.
Всего к началу 1915 года удалось сформировать части тяжелой артиллерии, совокупно насчитывавшие 49 батарей при 184 орудиях калибром от 107 до 280 мм — немало, но очевидно недостаточно. И рассчитывать на значительное ускорение дальнейшего формирования новых частей пока не приходилось.
А между тем войска в тяжелой артиллерии очень нуждались с самого начала войны. Некоторых военачальников нужда подталкивала к хотя бы ситуативному привлечению крепостной артиллерии к полевым сражениям без согласований с вышестоящим начальством.
Еще в Галицийской битве командующий 9-й армией генерал от инфантерии Платон Лечицкий, в подчинение которого вошла Ивангородская крепость, велел ее коменданту полковнику Алексею Шварцу поддержать 152-мм гаубицами атаку на укрепленные позиции австро-венгерских войск у местечка Ополье. Шварц без промедления составил отряд из двух гаубичных батарей и сотни пограничной стражи для прикрытия, который, скрытно выдвинувшись ночью по железной дороге к Ополью, обеспечил быстрое выбивание австро-венгерских войск оттуда. Но эта самодеятельность не нашла понимания у главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала от артиллерии Николая Иванова, заявившего Шварцу: «А знает ли комендант крепости, что он подлежит суду за то, что выслал свою артиллерию из крепости?» Никакому суду Шварца, разумеется, не предали, но сама претензия показательна.
И ладно еще, если бы Николай Иудович Иванов был ко всякой инициативе подчиненных столь строг. Но ведь в дальнейшем, когда во время первой осады Перемышля командующий 8-й армией генерал от кавалерии Алексей Брусилов предложил предпринять штурм, Иванов согласился — словно и не принимал до того по согласованию со Ставкой решения ввиду отсутствия осадной артиллерии ограничиться блокадой крепости. Штурм провалился с потерей некоторыми из участвовавших полков до трети личного состава, а от Перемышля вскоре пришлось временно отойти под давлением перешедшего в контрнаступление на внешнем фронте противника. Но неизвестно, чтобы за провал штурма Иванов грозил судом или иными карами хоть Брусилову, хоть непосредственно командовавшему осадной армией генерал-лейтенанту Дмитрию Щербачеву.
А при возобновлении осады Перемышля наши войска уже не решались на новые попытки его штурмовать, ограничившись удержанием блокады и воздействием подтягивавшейся осадной артиллерии. Быстрого взятия крепости такой метод не обещал, тем более что австро-венгерский гарнизон не торопился сдаваться — отражение штурма и деблокирование ударом извне при первой осаде ободрили обороняющихся. Значительная часть русской тяжелой артиллерии оказалась надолго прикована к оставшемуся глубоко в тылу основных русских сил Перемышлю, тогда как на фронтах большие калибры хотя бы в виде малоподвижных осадных орудий становились всё актуальнее.
Между тем в полевой артиллерии возникла и всё более обострялась нехватка даже средних гаубиц и легких пушек — их мобилизационный запас исчерпался быстро, а поступления от промышленности не покрывали и убыль от воздействия противника, и износа, а ведь в орудиях нуждались еще и новые формирования.
В конце 1914 года штат легкой пешей батареи сократили с восьми орудий до шести, как в конной артиллерии. Само по себе это сокращение задумывалось еще до войны и шло скорее на пользу, поскольку 8-орудийный состав был избыточным для обычно возлагавшихся на батарею задач, делая ее к тому же громоздкой в передвижении и управлении. Только довоенные задумки предусматривали еще и перевод артбригад пехотных дивизий с 6-батарейного на 9-батарейный состав и соответственное увеличение их вооружения с 48 до 54 пушек, от чего теперь по недостатку матчасти и кадров пришлось отказаться. А улучшенная организация батарей не возмещала ослабления огневой мощи пехотных дивизий, которым по новым штатам полагалось всего 36 орудий, а на деле и столько далеко не во всех дивизиях осталось.
Казалось бы, российское военное руководство вполне осознавало роль артиллерии в современной войне — вспомним однозначный вердикт Янушкевича в телеграмме Сухомлинову: «Вся тяжесть современных боев — на артиллерии». Да и то, что большая часть потерь убитыми и ранеными обычно вызывалась артиллерийским огнем, едва ли прошло незамеченным.
Но тем не менее это самое руководство мало того, что не проявило в начале войны достаточной энергии в наращивании тяжелой артиллерии, так еще и, по сути, смирилось с ослаблением легкой. И это когда союзники и противники свою легкую артиллерию стремились нарастить, причем не чураясь ради этого массово использовать орудия устаревших образцов, изъятые из крепостей и даже с хранения — пример французов приведен выше. У нас же имевшиеся запасы, например, 87-мм пушек образца 1877 года и модификации 1895 года использовались очень ограниченно для немногочисленной артиллерии государственного ополчения да некоторого количества батарей, задействованных на Кавказском фронте против турок.
На фоне падения количества орудий обеспеченность полевой артиллерии боеприпасами к началу 1915 года была сносной. Получив из местных парков все довоенные боеприпасы и не расстреляв еще значительную их долю, действующие войска имели в возимых запасах и на складах армий и фронтов более-менее достаточное на ближайшие месяцы количество орудийных выстрелов.
Вот только Верховное главнокомандование, не на шутку встревоженное тем, что с наступлением зимы подвоз боеприпасов из тыла резко сократился, ввиду исчерпания довоенного запаса и еще недостаточных темпов промышленного производства, решило снаряды поберечь и в декабре 1914 года предписало войскам ограничить средний расход... одним выстрелом на орудие в сутки.
Опасение остаться без боеприпасов, пока промышленность еще раскачивается, вполне понятно, но все же установленное Ставкой лимитирование вызывает недоумение. В рамках такого жесткого лимита было бы затруднительно удержаться даже при боях местного значения.
А в первые месяцы наступившего года ожидались действия куда более масштабные. Во-первых, потому что русское Верховное командование планировало крупные операции. Во-вторых, потому что увеличивались силы противника, причем главным образом германцев: если в августе 1914 года выставленные против России германские войска насчитывали около четверти миллиона человек, то к январю 1915 года их численность перевалила за 600 тысяч, тогда как австро-венгерские войска за то же время увеличились с 850 тысяч до миллиона. Полагать, что германское командование накачивает свой Восточный фронт войсками для прозябания в окопах, оснований не было — наши солдаты и офицеры за первые месяцы войны твердо усвоили, что там, где появился «герман», тихо не будет. Да и от австро-венгров, горевших желанием как минимум деблокировать Перемышль, пассивности ожидать не приходилось.
Так что до конца зимы следовало бы задуматься не о том, как израсходовать поменьше снарядов, а о том, как использовать их с наилучшим результатом. А наилучшего результата можно было достигнуть, выполняя главное требование военного искусства — то есть обеспечивая в нужное время и в нужных местах решительное превосходство над противником в силах и средствах.
Здесь решающее значение приобретала способность военного руководства вырабатывать и проводить в жизнь внятную стратегическую линию, подчиняя ей операции войск. Если военное руководство проявляло достаточное умение, то жесткие лимиты на стрельбу могли оправдываться сохранением боеприпасов для важнейших сражений. Если же оно достаточного умения не проявляло, то лимиты превращались в издевательство над войсками.
Как на этом поприще проявило себя русское Верховное главнокомандование во главе с Великим князем Николаем Николаевичем в начале 1915 года, мы рассмотрим далее.
(Продолжение следует.)
