Судьба гуманизма в XXI столетии

Обсуждая то, что я называю возникновением некоего C на стыке двух общностей — кочевой общности А и оседлой общности В, Франко Кардини пишет: «Побережье Черного моря и южная зона Балкан — западный берег степной культуры. На восточном ее берегу китайские хронографы ханьской эпохи с растущим беспокойством всматриваются в передвижения кочевников, которых охватило какое-то таинственное волнение. Их орды вступают в столкновение, угрожают уничтожить друг друга, пытаются уже пересечь рубежи Китайской империи. Великая стена, воздвигнутая в конце III в. до н. э., соединяет непрерывной линией пограничные укрепленные пункты. Но сдержать натиск кочевников, как оказалось, стена не помогла».

Ну и что же делать оседлой общности В в ее китайском варианте, если кочевая общность А наседает на эту оседлую общность В, а никакая стена не позволяет общности В отразить натиск общности А? Тут есть две возможности.

Первая — быть уничтоженными этой самой общностью А.

Вторая — чему-то у нее научиться, вступить с ней в какое-то взаимодействие. И в рамках этого взаимодействия организовать социокультурную, цивилизационную химическую реакцию (ее в культурологии, социологии и психологии иногда называют интеракцией — то есть взаимным влиянием друг на друга людей или человеческих сообществ). Я упрощенно представляю эту сложнейшую интеракцию как химическую реакцию: А+В=С. Разумеется, это метафора и не более. Но более подробный разбор закономерностей, в силу которых интеракции могут быть как неуспешными, так и успешными, завел бы нас далеко в сторону.

Итак, что же придумало китайское оседлое В по отношению к окружающему его кочевому А? Вот что об этом пишет тот же Франко Кардини: «Необходимость борьбы с кочевниками привела китайский двор к сближению с тохарами, чей язык был индоевропейским. Благодаря тохарскому влиянию китайцы отказались от использования боевых колесниц, приняв на вооружение легкую кавалерию. Тохары под давлением кочевников оставляли насиженные места и переселялись в Бактрию. При посредничестве тохаров Китайская империя смогла установить контакт с миром, который ранее был ей неведом: она открыла для себя эллинизированный Иран. Быть может, от жителей Ферганской долины в верховьях Сырдарьи китайцы приобрели познания в виноделии, им стали известны новые корма для лошадей и новые их породы. Частично китайцам удалось усвоить этот опыт».

Франко Кардини приводит и другие примеры аналогичных химических реакций, они же — интеракции. Один из таких примеров — парфянский.

Обсуждая интерактивное поведение парфянской династии Аршакидов, которые правили на протяжении почти 500 лет (с 250 г. до н. э. до 224 г. н. э.), Кардини пишет: «Парфяне также испытывали беспокойство: на их северо-восточной границе кочевники пришли в движение. Миграция тохаров, согнанных со своего места кочевниками, на первых порах привела к изгнанию саков, тоже кочевников, обитавших к северу от Амударьи. Аршакид Фраат II (ок. 138–128 г. до н. э.) был вынужден принять беспокойных переселенцев как гостей. Он использовал их в качестве наемников. В военном отношении эти миграционные потоки дали неожиданно важный результат».

Описывая тот интерактивный результат, который позволил относительно оседлым парфянам выстоять в противостоянии кочевникам, Кардини утверждает, что кочевое А, вступив во взаимодействие с оседлым В, дало в качестве С именно то, что мы пытаемся осмыслить, — некое рыцарство. Да, конечно же, еще не христианское. Но всё же именно рыцарство. Кардини, описывая успехи парфян, пишет конкретно об этом проторыцарстве следующее: «Тактика ведения боя, известная до I в. до н. э., претерпела подлинную революцию. На западе парфяне и сарматы стали применять тяжелую кавалерию. Всадник и его конь были теперь закрыты латами. Высокий остроконечный шлем защищал голову конного воина. Атакующее оружие — длинное тяжелое копье и меч. Ряд вооруженных таким образом конных воинов сминал толпы легковооруженного противника».

Приводя примеры эффективности такого проторыцарского С, позволившего относительно оседлым народам сдержать и натиск кочевников, и натиск оседлых, но склонных к экспансионизму цивилизаций, не готовых к продуктивным интеракциям, порождающим феномен С, Кардини настаивает, что на основе данного феномена «сарматы без особого труда разбили скифов в черноморских степях, парфяне остановили наступление римских легионов, отбросив их от Тигра и Евфрата».

Кардини прекрасно понимает, что в анализируемую им эпоху чисто технологический подход по принципу «раз конница тяжелая — конница эффективная, то мы ею обзаведемся», невозможен. И что возможен только гибридный подход, в рамках которого друг друга будут дополнять прагматическая эффективность и метафизика, мистика, магия. Вот что сообщает он по этому поводу: «В царстве Та-юань высокие горы. На их склонах пасутся кони, которые не даются в руки. Поэтому сгоняют кобылиц и оставляют у подножия, чтобы совокупились они с жеребцами, сходящими с горных круч. От них и рождаются жеребята, потеющие кровавым потом. Их называют небесными». Император повелел доставить во что бы то ни стало жеребцов из Та-юаня и вывести в Китае породу «небесных лошадей».

Сообщив о том, как именно легендарный и прагматический момент сплетаются воедино, Кардини приходит к обсуждению того, как во всё это вплетается всё непрагматическое, вплоть до магии. Вот что он пишет по этому поводу: «В интересе, который Сын Поднебесной проявил к Фергане, заметен элемент магии. От „небесных лошадей“ китайский император ожидал собственного бессмертия».

И тут же Кардини, указав на магическую сторону произошедшей военной метаморфозы, указывает и на ее прагматическое слагаемое. Сообщив нам о том, что император искал в небесных лошадях собственного бессмертия, он тут же оговаривает, что императора «заботило… не только это», что император «искал и практической выгоды. Конкретно: император стремился к достижению военно-политического превосходства. Укрепление стены, поддержание на должном уровне легкой кавалерии и конных лучников — вот круг его забот. Кроме того, он хлопотал и о новой, тяжелой кавалерии, составленной из наемников-кочевников, только что поступивших на службу в китайскую армию. Тяжеловооруженные конные воины применяли длинный обоюдоострый меч, длинное копье. У них было стеганое седло, благодаря которому можно уверенно удерживать равновесие при обращении с оружием. Эта новая кавалерия вскоре превратилась в непобедимую. Затем она стала закрытым для посторонних образованием. Конные воины гордились своей избранностью».

Отмечая этот очень важный для нас мотив избранности и кастовости тяжелой проторыцарской конницы, Кардини вновь переходит к прагматике. И анализирует технологический, как бы сказали сейчас, элемент исследуемого феномена. Таковым для Кардини является новая порода лошадей. Конкретно Кардини сообщает по этому поводу следующее: «Тяжеловооруженному воину нужен был конь, в котором скоростные качества сочетались бы с силой, необходимой в атаке и обороне, чтобы выдержать встречный натиск. Туземная китайская лошадь, быть может происходившая от дикой лошади Пржевальского и имевшая короткую шею, короткие конечности, низкую бабку, мало подходила для этой цели. Низкорослая и недостаточно выносливая, медлительная и нестойкая, она не выдерживала никакого сравнения с сильной и выносливой лошадью гуннов. Поэтому в китайском войске на смену туземной пришла новая порода, судя по всему, та самая „небесная лошадь“, о которой столь много говорили. Долгое время считалось, что ее следует относить к „западным“ породам. Однако характерные особенности указывают на сходство этой лошади с нынешними туркестанскими скакунами. Первые экземпляры новой породы были импортированы в Китай где-то около 116 г. до н. э. Они были родом из парфянских конюшен. Высокие, сильные, мощные, эти лошади вполне соответствовали новым требованиям. Что касается доспехов, то китайским конным воинам тоже пришлось позаимствовать иранские образцы, сочетавшие кожу и металл».

Обсудив технологическую сторону происходящего и введя в нее помимо среднеазиатского коневодства еще и иранский, очень существенный, как я убежден, опыт производства необходимых для проторыцаря доспехов, Кардини возвращается к методологическому моменту — к этому самому взаимодействию цивилизационных миров с получением в результате неких новых, необходимых оседлому миру и не существовавших ранее элементов, получаемых этим оседлым миром как бы в дар от мира кочевого.

Вот что Кардини пишет об этом даре: «Таким образом, Китай получил от „народов степи“ как дар тяжелую кавалерию. Монголо-тюрки заставили китайцев создать новый род войск, парфяне предоставили образец для подражания, „страны Запада“ поставили соответствующую породу лошадей. Прошло несколько столетий, и снова Персия, где Аршакидов сменили Сасаниды, преподала урок Римской империи, — урок, который заставил римлян тоже взять на вооружение тяжелую кавалерию. Перед нами пример параллельного развития одной и той же военной доктрины: одновременно двумя оседлыми цивилизациями, китайской и римской, взят курс на оборону. Главное — защитить себя от набегов кочевников. Для этой доктрины характерны два важнейших момента: создание пограничных оборонительных сооружений и формирование отрядов тяжелой кавалерии».

Обсудив китайские и римские проторыцарские заимствования, Кардини, который ранее посетовал на недостаточность заимствования, осуществленного Римом, и даже указал на то, что эта недостаточность погубила Рим, переходит к особо важным для нас кельтам. Почему особо важным — об этом чуть ниже.

А вот что конкретно говорит Кардини о кельтах: «В IV–III вв. до н. э. балкано-дунайский регион подвергся нашествию кельтов, применявших в сражениях конные колесницы. На это указывают главным образом находки в Галиции и Бессарабии».

Далее Кардини переходит к подробному рассмотрению роли скифов в создании проторыцарства. Он указывает на то, что «скифы в определенный момент оказались двигателем прогресса в беспокойном понтийском и закавказском мире». Никоим образом не оспаривая этот тезис Кардини, я считаю необходимым во имя дальнейшего развития тамплиерской темы еще раз сосредоточиться на вскользь упомянутой Кардини кельтской теме.

Кельты занимали во II–I тысячелетии до н. э. очень обширные европейские территории. Протокельтское ядро, из которого кельты расползались по Европе, находилось на стыке востока нынешней Франции и запада нынешней Германии. Двигаясь с этой территории, кельты на определенном этапе древней истории захватили большую часть Европы и всю Великобританию. Затем они погрязли в межплеменных войнах и существенно ослабли. После чего с юга их стали атаковать римляне, а с востока — германцы. Римляне называли кельтов галлами. Существенную часть информации по поводу кельтов мы получили из древнеримских источников. Один из самых блестящих таких источников — это, конечно же, «Записки о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря. Римляне постепенно завоевывали кельтов. Цезарь только начал дело завоевания. Его продолжили и Август, и Клавдий, и другие императоры. Но до того как римляне покорили кельтов, эти самые кельты в 390 году до н. э. полностью разграбили Рим. Впрочем, не римляне были первыми из тех, кто взялся за описание кельтов. До римлян это делали греки, основавшие в 600 году до н. э. свою колонию Массалия, она же — современный Марсель.

Восточных кельтов греки именовали галатами. Эти галаты сначала расселились по долине Дуная, а потом стали через Фракию проникать на север Греции. В 279 году до н. э. уже обсуждавшийся нами кельтский вождь Бренн сильно напугал греков своим вторжением, которое имело целью не завоевание Греции, а создание крупного кельтского очага в Малой Азии. Кельтам в этом оказал содействие царь анатолийского государства Вифиния Никомед I (300–255 год до н. э.). Никомеду I нужна была поддержка в его династической борьбе. И он решил опереться на воинственных кельтов, пригласив их в Малую Азию. Кельты пришли туда и в итоге взяли под свой контроль часть восточной Фригии, Каппадокии и центральной Анатолии. На этой территории кельты создали новое государство Галатия, то есть царство галлов. Это государство просуществовало недолго. В 230 году до н. э. это малоазийское государство, граничившее с интересующими нас Фригией и Пафлагонией, стало жертвой соседей. Но кельты, они же — галаты, соседям не покорились. А Рим достаточно долго заигрывал с кельтами. Так что Галатия с переменным успехом существовала достаточно долго. И только в 25 году н. э. окончательно превратилась в римскую провинцию, центр которой находился в Анкире, которая позже станет столицей турецкого государства Анкарой.

Галатию контролировало три кельтских племени, у каждого из которых была своя столица. Но эти племена не забывали свое кельтское прошлое и собирались на совет вместе в священной дубовой роще, расположенной неподалеку от этой самой Анкиры. Галаты сформировали в Малой Азии военную аристократию, свойства которой ценили и македоняне, и римляне.

Само слово «кельты» было с древних времен. В своей книге «Записки о Галльской войне» Юлий Цезарь сообщает, что война ведется с племенами, «которые на их собственном языке называются кельтами, а на нашем — галлами». О кельтах говорили очень многие древние историки: и Гекатей Милетский, и Тит Ливий, и Геродот, и Полибий, и Дионисий Галикарнасский, и Страбон.

Но существование слова «кельты» с древнейших времен не отменяет того обстоятельства, что по-настоящему активно это слово начало использоваться для описания интересующей нас группы племен лишь в XVII веке нашей эры. Именно тогда британский лингвист Эдвард Ллуйд (1660–1709) стал подробно изучать британские древности вообще и прежде всего те древности, которые имели сходный характер, несмотря на то, что были обнаружены в разных регионах Великобритании: в Шотландии, Ирландии, Корнуолле, Бретани и прежде всего в Уэльсе. Ллуйд показал, что эти древности принадлежат одному народу, проживавшему на данных территориях, и назвал этот народ кельтами.

Но при всей важности работ Ллуйда, по-настоящему существенную информацию о кельтах мы черпаем из других, несопоставимо более древних источников. Например, у Плутарха, который в биографии Гая Мария пишет: «Некоторые утверждали, что земля кельтов так велика и обширна, что от Внешнего моря простирается на восток до Мэотиды (то есть до Азовского моря — С. К.) и граничит со Скифией Понтийской. Здесь кельты и скифы смешиваются и отсюда начинается их передвижение. И они не стремятся пройти весь свой путь за один поход и не кочуют непрерывно, но, каждое лето снимаясь с места, передвигаются всё дальше и дальше и уже долгое время ведут войны по всему материку. И хотя каждая часть племени носит свое имя, всё войско носит общее имя — кельтоскифы».

Не абсолютизируя эти сведения Плутарха, который сам говорит, что «некоторые» так считают, мы делаем своего рода заметку на полях по поводу связей кельтов и скифов и продолжаем читать данного авторитетного древнего автора. Он, в частности, говорит о тех противниках Гая Мария, которых некоторые называют и кельтами, и кельтоскифами, что римляне начали теснить их, «но тут появились женщины, вооруженные топорами и мечами: со страшным криком нападали они и на беглецов, и на преследователей, одних встречая как предателей, других — как врагов. Замешавшись в ряды сражающихся, они голыми руками вырывали у римлян щиты и хватались за мечи, не чувствуя порезов и ран, и только смерть смиряла их отвагу».

Плутарх, который, как мы убедились, не хочет отождествляться ни с одной из версий происхождения врагов Гая Мария, биографию которого он писал, именует данных противников Гая Мария амбронами. Согласно основной версии, амброны — это кельтское племя, которое жило в Гельвеции, то есть на территории бернского кантона современной Швейцарии. Это кельтское племя присоединилось к чужим для них кимврам и тевтонам ради того, чтобы разгромить и ограбить Рим. В описанной Плутархом битве при Эксе (102 год до н. э.) амброны были истреблены. Но информация Плутарха об амбронских женщинах (с учетом того, что амброны — это кельты) является достаточно важной. Поскольку крайне высока вероятность того, что это были не просто амбронские женщины, а амбронские жрицы-друидессы. И что мы тут сталкиваемся с общекельтской религиозной традицией, в рамках которой находится место очень многому: и дубовым рощам, в одной из которых собирались старейшины племен Галатии с тем, чтобы согласовывать интересы, притом что таких священных дубовых рощ было много на разных кельтских территориях; и друидским жрицам как одному из слагаемых кельтской религиозной традиции и этой религиозной традиции в целом.

Вот что пишет об этой религиозной традиции другой знакомый нам древнегреческий историк Диодор Сицилийский в своей «Исторической библиотеке» (Bibliotheca Historica): «Нечто необычайное и удивительное можно наблюдать в святилищах богов в Верхней Кельтике: в храмах и святилищах этой страны скопилось множество посвященного богам золота, причем никто из туземцев не прикасается к нему из благоговейного ужаса, хотя кельты на сокровища необычайно падки».

Такое культовое отношение к золоту свойственно многим народам мира. Знакомясь с этой информацией Диодора Сицилийского, мы всего лишь узнаем, что кельты — один из таких народов. Но поскольку информация о кельтах, даваемая теми историками, которые жили в эпоху реального исторического существования этих самых кельтов, является достаточно скудной, то и этими сведениями пренебрегать негоже. Тем более что Диодор Сицилийский сообщает о кельтах и нечто менее универсальное, нежели храмовое поклонение золоту, то есть священному солнцу. Он, например, сообщает о переселении душ у кельтов. Конкретно об этом сообщается следующее: «На пиры свои они приглашают и чужеземцев и уже после ужина спрашивают их, кто они и что им нужно. В обычае у них также начинать при случае словесные споры, а затем вызывать друг друга на единоборство, не придавая никакого значения смерти, потому как у них пользуется влиянием учение Пифагора, согласно которому души людей бессмертны, и некоторое время спустя они живут снова, поскольку душа их входит в другое тело. Поэтому при погребении покойников некоторые бросают в погребальный костер письма, написанные для своих умерших ближних, словно покойные будут читать их».

Далее следует еще более специфическая информация: «Убитым врагам они отрубают головы и вешают их на шеи своих коней, а окровавленные доспехи врагов передают слугам и увозят военную добычу, распевая боевые песни и победный гимн. Лучшую часть добычи они прибивают к стене своего дома, как бывает поступают с добычей охотники. Головы наиболее выдающихся из врагов они бальзамируют кедровым маслом и бережно хранят в ларцах, показывая затем гостям и похваляясь тем, что или кто-то из предков, или их отцы, или сами они не приняли предлагаемого за ту или иную голову выкупа. Говорят также, что некоторые из них гордятся тем, что не приняли за такую голову золота равного ей по весу, являя тем самым некое варварское великодушие не потому, что благородно не продавать доказательства своей доблести, но потому, что враждовать с соплеменниками погибшего — зверство».

Диодор Сицилийский, сообщив нам далее о том, что у кельтов есть те самые жрецы-друиды, чье наличие позволяет еще больше конкретизировать то, что касается кельтских верований («…есть также и некие весьма почитаемые мудрецы и теологи, которых называют друидами…»), считает необходимым соотнести правильным образом понятия кельты и галлы. Вот что он пишет по этому поводу: «Полезно также уточнить и нечто для многих неизвестное. Народ, который обитает во внутренних областях за Массалией и у Альп, а также по эту сторону Пиренейских гор, называют кельтами, а народ, обитающий на землях к северу от этой Кельтики, близ Океана и у Геркинской горы и далее до самой Скифии, называют галлами, римляне же дали всем этим племенам одно общее имя, назвав всех галлами».

В древнюю эпоху кельтская тематика по многим причинам оставалась для античных историков сугубо периферийной. А поскольку кельты несколько раз унижали государства, гордившиеся своей цивилизованностью (это касается и Афин, и Рима), то их описывали либо как воинственных чудовищных варваров, либо как жалких покоренных дикарей. Я уже обращал внимание читателя на то, что кельтская тема имеет важный характер еще и благодаря тому, что кельты враждовали не только с Римом, который их покорял и романизировал, но и с германцами и прочими чужаками, вторгавшимися на землю, которую кельты считали своей. В силу этого кельты нечасто объединялись с такими германскими и иными варварами в деле противодействия тому же Риму. А впоследствии этой глубокой несовместимостью кельтов и германцев пользовались неоднократно в политических целях.

Например, тот же аббат Сийес, один из деятелей Великой французской революции, во времена которой кельты — это уже чистой воды реликт, считал нужным объявить данную революцию освобождением древних кельтов (они же, как мы убедились, — галлы) от франкских, то есть германских завоевателей. Согласно модели Сийеса, франки с давних пор оккупировали Галлию и поработили ее. Поэтому Французская революция является не просто восстанием плебса против аристократии, а восстанием древнейшей галльской аристократии против чудовищ, которые являются по отношению к этой аристократии стопроцентными варварами. Имелись в виду, конечно же, прежде всего франкские чудовища. Франки — это действительно в гораздо большей степени германцы, чем кельты. А Сийесу, который должен был использовать все инструменты для свержения короля Людовика XVI и его жены Марии-Антуанетты, которую именовали австриячкой, нужно было задействовать еще и антинемецкие, то есть антиавстрийские настроения. А они были очень страстными и владели умами не только людей из низов, но и определенной части французской аристократии.

Читатель, я порою возвращаюсь к уже обсужденным темам, потому что они начинают иначе звучать при новой «аналитической оркестровке». Чем ближе к финалу, тем яснее будет природа моего интереса именно к этим темам. К одной из них я только что вскользь вернулся, обсуждая Сийеса и его странную апелляцию к галлам. А другая тема — это фригийский колпак, который тоже обсуждался. И который особо важен, если мы учтем, что Галатия находилась во Фригии. Но ведь во Фригии находились и особые объекты поклонения Темной Великой матери! Один из таких объектов был вывезен из Фригии в Рим. И этот объект — он же Черный культовый камень — галлы, взявшие под контроль Фригию, не тронули. А определенные вожди галлов, то есть кельтов, вообще считали себя троянцами. Один из таких вождей — тот самый Бренн, который и Рим потряс до основания, и Дельфийское святилище подверг большему или меньшему унижению, и Галатию основал, и фригийское культовое начало признал своим — а как иначе, если хочешь всерьез апеллировать к троянской идентичности как идентичности собственной?

Так выходит, не зря мы вдруг занялись кельтской темой как чем-то таким, что способно построить мост между древнейшими культами — и судьбой гуманизма в XXI столетии. Ну и что же это за мост? Из каких материалов он создан? Какова его конструкция? Кто и как его создавал?

Кельтская тема позволяет нам сильно продвинуться в ответах на эти весьма существенные вопросы. Потому что не только аббат Сийес во Франции, но и другие «кельтофилы», в других странах, задействовали в своих играх кельтскую рыцарскую карту на разных этапах истории человечества.

(Продолжение следует.)