Судьба гуманизма в XXI столетии

Тот, кто заинтересован в исторических тонкостях, без всякого труда с ними ознакомится, прочитав полностью увлекательную книгу Дионисия Галикарнассного, этого современника Вергилия. Но я-то в данном исследовании не этими тонкостями занимаюсь, а западной идентичностью в целом. А также тем, в какой степени на формирование этой идентичности повлияли определенные сведения о Древнем Риме и его идентичности.

Говоря об определенных сведениях, я имею в виду прежде всего сведения, сообщенные Вергилием. И не потому, что его сведения наиболее точны. А потому, что именно эти сведения передавались в западной элите из поколения в поколение.

Что же касается Дионисия Галикарнасского, родившегося в Галикарнасе около 60 года до н. э. и умершего там же около 7 года до н. э., то меня он интересует как очевидный источник первичных историко-политических сведений, на основе которых Вергилий создавал свою великую поэму. Ту поэму, которая, подчеркну еще раз, оказала чуть ли не решающее воздействие на формирование западной идентичности. Ведь только через создание великих поэм, символика и образы которых оказывают колоссальное влияние на умы, можно формировать идентичность. Исторические подстрочники могут этому посодействовать, но не более того.

Возможно, и у Гомера были какие-то исторические подстрочники. Но повлияли-то на умы по-настоящему его великие поэмы «Илиада» и «Одиссея». То же самое касается и Вергилия. Его историческим подстрочником явно был Дионисий Галикарнасский. Он и именно он.

Повторяю, читатель, алчущий особой исторической точности, может сам в этом убедиться, прочитав несколько раз внимательно с карандашом в руках и «Энеиду» Вергилия, и «Римские древности» Дионисия. А тот, кто больше ценит политику, может поверить мне на слово. Потому что я и прежде читал эти произведения именно с карандашом в руках. А перед тем, как начать их обсуждать с читателем, вновь осуществил то же самое — между поездками в Донецк и Южную Осетию. А также в перерывах особо острой полемики по особо злободневным и потому для меня довольно скучным, но, увы, предельно актуальным вопросам.

Утверждая, что Дионисий Галикарнасский — это именно исторический подстрочник для Вергилия, я вовсе не хочу сказать, что великий поэт был малограмотным человеком. И мог поведать что-то, только слепо доверяя подстрочнику. Вергилий был очень образованным человеком и черпал свои сведения из огромного количества источников. Включая те, которые для нас, увы, безвозвратно утеряны.

Но в отношениях между Вергилием и Дионисием Галикарнасским есть что-то, прошу прощения, «антично-спецслужбистское». Я не шучу. И не занимаюсь коверканьем древности, подгоняя ее под современные сюжеты. Я высказываю определенную гипотезу. И предлагаю отнестись к ней вполне серьезно. Есть ведь в современной истории масса художественных произведений, написанных по спецслужбистским лекалам. Аналитическое управление такого-то ведомства сначала создает сухой и среднеубедительный текст, отвечающий определенным политическим потребностям. Иногда сугубо тактическим, а иногда и стратегическим, к числу которых явно относятся потребности в идентификации. Создав такой текст, его создатели начинают диалог с теми, кто может вдохнуть в этот текст необходимую им энергетику. Это могут быть поэты или прозаики. А могут быть и художники. Или скульпторы. В наше время это могут быть и создатели кинофильмов или иных волнующих сердца художественных продуктов.

Во времена же Вергилия, да и в более поздние времена, надо было договариваться именно с поэтами. Мол, вдохните нужную энергетику в интересующую нас идентичность.

Хорошо, когда аналитики, создающие первичные тексты, обращаются к поэтам или прозаикам, способным создавать величественные и поучительные образы. Хуже, когда они обращаются, например, к братьям Стругацким. Если этот пример, очевидный для меня в силу моей профессии (просто знаю, кто конкретно к ним обращался), для кого-то является слишком спорным, то, не вступая в спор и не опровергая негодующих восклицаний тех, кто сочтет этот пример некорректным, предложу другой пример — совсем несомненный. А именно творчество Юлиана Семенова. Тут о таком содружестве авторов первичных сухих аналитических текстов и известного литератора нам сообщили все — от самого литератора до тех, кто занимался изучением его текстов.

Мне скажут: «Неужели, по вашему мнению, все тексты так написаны? Этак вы и до Пушкина доберетесь!»

Прошу прощения, но помнит ли задающий такой вопрос скептик, как звучит посвящение к «Борису Годунову», написанное рукой самого Пушкина?

Драгоценной для россиян памяти НИКОЛАЯ МИХАЙЛОВИЧА КАРАМЗИНА сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностью посвящает Александр Пушкин.

Так почему же с Вергилием не могло произойти чего-то сходного? Только потому, что он не посвятил драгоценной для римлян памяти Дионисия Галикарнасского сей труд, гением его вдохновенный?

Ну, это уже вопрос вкуса. Кто-то такие посвящения делает, а кто-то нет.

Не имея возможности скрупулезно разбирать совпадения в двух текстах современников, один из которых явно призван вдохновить другого к определенному политическому творчеству, я начну цитировать Дионисия не последовательно, а по принципу максимальной политизации тех или иных фрагментов его исторического изыскания.

Политизированы же обычно начальный и конечный фрагменты.

В начале Дионисий пытается определить, какой же из варварских народов был древнейшим обитателем Рима. То есть какой из варваров породил римское, столь неварварское и антиварварское, дитя. И с прискорбием обнаруживает, что как ни назови прародителя, но если он варвар, то происхождение от него оскорбительно. А если, вдобавок, такие варвары — это то ли сикелы, то ли аборигины, вытесняющие сикелов, которые позже начали называться латинами, а через шестнадцать поколений после падения Трои (так считает автор) стали называться римлянами, то это супероскорбительно. Потому что аборигины, как считает автор, — это «скитальцы».

Кстати, Дионисий говорит, что племя аборигинов, по его мнению, ничем не отличается от лелегов, которые, понятное дело, близки к пеласгам и другим так называемым догреческим обитателям Малой Азии, Средней и Южной Греции и прилегающих к ним островов.

Но тот же Дионисий, указав на это обстоятельство, скорбит о том, что аборигины — это всё равно бездомные полукровки, не имеющие постоянной родины. Ничего себе прародители для благородных римлян!

А уж как Дионисий воспевает благородство римлян! Указывая на то, что нет никакого сходства между римлянами и другими народами, потому что все другие народы не могли построить столь великой и столь устойчивой державы. Смакуя ничтожность всех неримских величий — от ассирийского до македонского — мол, как малы завоевания и как они неустойчивы, Дионисий, завершив смакование, берет быка за рога. И спрашивает читающего его древнеримского современника, который по определению был элитно-политическим (чай, не век интернета, правда же?), может ли так быть, чтобы такое ни с чем несопоставимое величие Рима было порождено потомками каких-либо варваров? Хоть лелегов, хоть лигуров, хоть омбриков...

Про всех, кто ищет для римлян таких ничтожных предков, Дионисий говорит: «А иные плетут»... И дальше презрительно отвергает всё, что «плетут». Отвергая этих «иных», Дионисий с уважением говорит о Порции Катоне и Гае Семпронии, которые не чета «иным» — сведущие римские писатели.

Что же утверждают эти сведущие римские писатели, к перечислению которых Дионисий для авторитетности добавляет «и другие»? Почему они удостоились предельного уважения со стороны данного политически суперангажированного и потому только для нас интересного античного историка? Потому что они утверждают, что (внимание!) прародителями римлян были (цитирую) «сами эллины, населявшие некогда Ахайю и переселившиеся оттуда за много поколений до Троянской войны».

Дионисий скорбит о том, что те его предшественники, у которых хватило политической мудрости утверждать, что антиварварский Рим имеет своим прародителем эллина, то есть антиварвара, причем наидревнейшего, не указали «ни эллинского племени, к коему те принадлежали, ни города, от которого те отложились, ни времени, ни предводителя колонии, ни обстоятельств, в силу которых они покинули отчизну».

Далее Дионисий дерзает восполнить этот пробел в апологетической генеалогии Древнего Рима. И сообщает, что прародители Рима «не могли принадлежать ни к какому иному племени, как к тому, что прозывается ныне аркадским».

Прародителем тем самым именуется уже знакомый нам Энотр.

Прародителем Энотра, естественно, именуется Пеласг.

Что же касается непеласгических слагаемых у основателей великого римского рода, то они, по мнению Дионисия, сформировали примесь к энотризму или пеласгизму: «Я нахожу, что и пеласги, и критяне, и сколько бы других племен в Италии ни обитало, прибыли в более поздние времена».

Так-то вот. Прародители — пеласгические аркадцы, то есть древнейшие и мудрейшие антиварвары, а не какие-то там варварские племена, состоящие из эмигрантских отбросов варварского человечества, именуемых аборигинами. «Неверно трактуете слово!» — упрекает Дионисий всех, кто принижает римского прародителя. На самом деле, считает он, «аборигинами они [то есть энотры] прозывались от привычки жить в горах (кстати, и аркадское племя любит горы), подобно тому, как жители возвышенностей в Афинах называются гиперакрийцами... Если же кто-то имеет обыкновение не принимать сходу на веру известия о старинных событиях, пусть они не торопятся причислять лигиев, омбриков или иных варваров к аборигинам».

Как вам этот яркий текст, в котором говорится: «Не сметь считать прародителями великого антиварварского Рима каких бы то ни было варваров!»?

Таков зачин, а теперь посмотрим, каков финал. Начинается он с определения того, что можно назвать сухим остатком исследования: «Вот, что удалось найти мне, с большим тщанием изучив многочисленные сочинения эллинов и римлян о корнях римского племени».

Итак, цель исследования и его результат носит предельно историософский и одновременно политический характер. Потому что изучаются корни римского племени. А где корни, там и идентичность, не правда ли? Это по определению так. И это вдвойне так, если речь идет об эпохе, когда всё хорошее должно быть наидревнейшим. Впрочем, и в наше время украинским националистам для подогрева проблематичной идентичности нужны именно «наидревнейшие укры», обладающие тоже какой-то исключительностью. Но бог с ними, с современными украинскими ультранационалистами с их пустопорожними державными надрывами. Мы говорим о тех, кто ищет корни и впрямь величайшего государства. Того государства, о величии которого потом тосковали тысячелетиями создатели великих держав, стремясь приблизиться, соответствовать. Того государства, которое хотело представить свой народ (внимание!) как фундаментально антиварварский и единственно антиварварский.

Ну вот, наконец, и я могу, подобно уважаемым мною античным авторам исследований на данную тему, сказать, что, изучая с тщанием историю западной идентичности, я обнаруживаю одну ее фундаментальную особенность. Она состоит в том, чтобы представить свои корни именно подобным способом. Да и всю себя представить как нечто исключительно антиварварское, единственно антиварварское и т. п.

Разве Обама сейчас говорит что-нибудь другое? Разве не в этом суть всех его восклицаний на тему «прочь от нашей исключительности»?

Разве не то же самое звучало и звучит из уст европейских политиков?

Разве не это объединяет Запад?

А ведь начало-то это берет в древнеримской истории. В стремлении древнего имперского Рима отыскать своего наидревнейшего и чрезвычайно антиварварского предка. В каком-то смысле эллинского, разумеется. Но настолько древнего, что об обычном эллинизме и речи быть не могло.

Кстати, об этом эллинизме Дионисий Галикарнасский пишет очень уничижительно. И тут я опять возвращаюсь теперь уже к самому началу его работы, к ее вступительной части. Я прошу прощения у читателя за длинную цитату, но она важна, потому что мы, наконец, добрались до самого главного. До этой самой особой страсти к антиварварской исключительности, которая преследует всю западную историческую личность на протяжении тысячелетий. И которая является по определению именно древнеримской и никакой другой. Сколько бы я об этом ни рассуждал, это может быть сочтено за наветы. Так пусть рассуждает Дионисий Галикарнасский. А я не буду ему мешать, вклиниваясь в его пространные рассуждения.

«И вот, поскольку мне думается, что я взялся за тему и достойную, и величавую, и полезную для многих, нет нужды растекаться мыслью перед теми, кто совершенно не знаком со всеобщей историей. Ведь если кто-нибудь обратит свое внимание к сложившемуся с давних времен могуществу городов и народов, а затем исследует каждое явление по отдельности и в сравнении друг с другом и захочет выяснить, который из них установил большую власть и явил более блистательные деяния, как в мирное время, так и на войне, то узрит, что могущество римлян далеко превзошло всё, что было до того, сообразно не только с величием их власти и блеском деяний, из коих ни одно еще достойно не отмечено в писаниях, но и с продолжительностью времени его существования, которое длится еще и в наши дни.

...Так, держава ассирийцев, будучи древней и восходя к мифическим временам, раскинулась лишь на небольшой части Азии. Мидийское царство, низложившее ассирийское, приобретя еще большее могущество, удерживало его недолго и было низвергнуто на четвертом поколении. Персы же, покорившие индийцев, в конце концов овладели едва ли не всей Азией, но, напав на европейские народы, подчинили себе немногих и господством обладали не более двухсот лет.

...Македонское же государство, уничтожив державу персов, величием мощи превзошло всё, что было до него, но расцвет его длился недолго: после смерти Александра оно начало клониться к упадку. Ведь тотчас разъятое на части многочисленными правителями, из диадохов, хотя сохраняя после них еще силу шествовать впереди всех вплоть до второго или третьего поколения, царство македонян ослабело из-за собственных распрей и в итоге было сокрушено римлянами.

...И даже оно не подчинило себе всю землю и все моря, так как оно не сделало подвластной себе Ливию за исключением лишь небольшой области, что находилась рядом с Египтом, и не завоевало всей Европы, но македоняне продвинулись на север лишь до Фракии, а на запад до Адриатического моря.

...Итак, славнейшие из держав, о которых мы знаем из истории, пережив такой расцвет и такое могущество, были уничтожены; ведь не стоит даже сравнивать с ними эллинские государства, которые не знали ни величия власти, ни столь продолжительной славы, которой обладали те державы.

Но Афины властвовали лишь над самым побережьем только шестьдесят восемь лет — и не надо всем даже, а только над тем, что простирается между Понтом Эвксинским и Памфилийским морем, когда их морское владычество переживало расцвет. А лакедемоняне, господствуя над Пелопоннесом и прочей Элладой, простерли свою власть вплоть до Македонии, но власти этой, продлившейся неполных тридцать лет, положили конец фиванцы».

Описав так подробно, насколько были ничтожны все предшественники Рима, Дионисий наконец переходит к восхвалению самого Рима, за коим обязательно должно последовать вопрошание о том, что же породило такое несравненное величие Рима.

Ответ на этот вопрос будет дан во всем исследовании. А здесь я хочу дать возможность читателю насладиться восхвалением Рима. Потому что именно в этом восхвалении содержится всё, что затем будет развернуто в феномене, именуемом «идентичность Запада».

Читай, читатель, наслаждайся и предуготовляйся к тому, как столь накаленное антиварварское начало будет разбираться с тобою как с варваром.

«А Рим (в сравнении с величием которого ничтожны даже великие варвары — С.К.) правит надо всей землей, куда только можно дойти и где только обитают люди, и господствует надо всем морем, не только тем, что находится по сю сторону от Геракловых столпов, но и над Океанским простором, куда только можно доплыть, будучи первым и единственным из тех городов, что с древнейших времен сохранились в памяти, установив границами своей державы место восхода и захода солнца. И господство его оказалось не кратковременным, но таким продолжительным, какого не было ни у одного города или царства.

...Рим с самого начала, тотчас после основания, принялся подчинять себе проживающие поблизости народы, сильные и воинственные, и постоянно продвигался вперед, покоряя противников; и этому <...> уже семьсот сорок пять лет.

...После того как Рим обрел господство над всей Италией и отважился простереть власть вообще над всеми, изгнав с моря карфагенян, обладавших чрезвычайно сильным флотом, и подчинив себе Македонию, которая до той поры считала, что у нее великое могущество на суше, и не имея больше соперником ни варварское, ни эллинское племя, он продолжает владычествовать повсюду уже седьмое поколение. И нет ни одного народа, который состязался бы с ним в господстве или пытался бы выйти из-под его длани».

Ну и как же может такое антиварварское величие (ведь неустойчивость иных величий обусловлено именно варварством оных!) иметь своим прародителем что-то варварское? «Прочь всё, что говорит о варварском прародителе, — заявляет Дионисий Галикарнасский — Всему этому после того, как я провел исследование, надо сказать «прощай».

Мои наветы? Полно! Развернуто процитировав начало исследования Дионисия, я сейчас столь же развернуто процитирую его финал.

«Так что действительно любой, отважившись многократно повторить «прощай» тем, кто представляет Рим убежищем варваров, беглецов и бездомных (ну как, убедились, что ни о каких наветах речь никоим образом не идет? — С. К.), может утверждать, что это — город эллинский, показав, что он — самый общедоступный и приветливый из городов, обратив также внимание на то, что племя аборигинов было энотрским, а оно в свою очередь — аркадским.

Следует вспомнить и о поселившихся вместе с ними пеласгах, которые, будучи родом аргивянами, оставили Фессалию и пришли в Италию.

Надо учесть также прибытие Эвандра и аркадцев, которые осели близ Паллантия, где аборигины предоставили им место; а еще сказать о пелопоннесцах — спутниках Геракла, которые поселились на холме Сатурний; наконец, об изгнанниках из Троады, которые смешались с предыдущими. Ведь, пожалуй, не найдешь ни единого средь народов ни более древнего, ни более эллинского».

Напоминаю читателю, что для того, чтобы скрепить очень разнородные исторические сюжеты, я ввел понятие КОВЦ (кочующий очаг высокой цивилизации). Теперь можно сказать, что речь идет о кочующем очаге не только высокой, но и высочайшей цивилизации, яростно противопоставляющей себя варварству.

Энотр из Аркадии... Пеласги из Аркадии... Путь из Фессалии в Италию... Паллантий как предтеча Рима... Спутники Геракла, поселившиеся на холме Сатурний... И только потом троянские эмигранты, которые сами опять-таки не коренные троянцы, а нечто порожденное всё той же Аркадией... Вот оно, фундаментальное антиварварское начало, оно же КОВЦ!

Итак, оно и другие... Как оно сочетается с этими самыми другими, которые по определению несопоставимо более ничтожны, нежели то, что с ними вынуждено каким-то образом смешиваться? Пусть об этом тоже поведает нам сам Дионисий.

«А смешение с варварами, вследствие чего полис подзабыл многие из древних установлений (вот ведь она, погибель римская, откуда проистекает — из смешения с варварами! — С. К.), началось в более поздние времена. И для многих, размышляющих об этом, пожалуй, поразительно, как это Рим весь не варваризовался, приняв опиков и марсов, самнитов и тирренов, бруттиев, и омбриков, а также лигиев, иберов и кельтов, и мириады других народов вдобавок к уже названным, одних — из самой Италии, прочих — пришедших из других мест, не имевших ни общего языка, ни схожего образа жизни; и естественно, поскольку жизнь случайно собравшихся вместе людей пришла в расстройство из-за такого разноязычия, это вносило много нового в древнее устройство полиса».

Противодействие смешению с варварами — вот в чем особая сила Рима, особая мощь его социокультурного гена! Такова мысль Дионисия, которую он буквально смакует. В этом легко убедиться, ознакомившись со следующим фрагментом его итоговых размышлений.

«...Так как другие народы, жившие среди варваров, спустя какое-то время утратили всё эллинское, так что и не говорили по-эллински, и не пользовались эллинскими нормами жизни, и не почитали тех же самых богов, и не пользовались подобающими законами (чем особенно отличается эллинская природа от варварской), и не принимали других признаков эллинства и вообще чего бы то ни было эллинского, это доказывают живущие по берегам Понта ахейцы: элейцы по происхождению, т. е. из глубин эллинства, являющиеся ныне самыми дикими из всех варваров».

Как мы видим, даже неварварское происхождение (ахейское, элейское) не спасает от варваризации тех, у кого нет римского ноу-хау, позволяющего смешиваться с варварами, но сохранять идентичность. Ну как тут не вспомнить американский плавильный котел?

Впрочем, давайте дочитаем первоисточник. Итак, ахейцы не нашли ноу-хау, неправильно смешались с варварами и стали самыми дикими из всех варваров. То есть наиболее подлежащими подчинению Риму. Ибо Рим просто обязан подчинять варваров. Вот она, жалкая участь тех, кто не знает, в отличие от Рима, как смешиваться. Что же Рим? Об этом Дионисий Галикарнасский говорит прямо следом за констатацией унизительной варваризации своих эллинских конкурентов ахейцев.

«...Римляне же не употребляют ни чисто варварской речи, ни полностью эллинской, но, говорят на какой-то смешанной из обеих, основная часть которой — эолийская, испытывая от смешения многих народов только то неудобство, что они не все звуки произносят правильно. В отношении же всего остального есть признаки их эллинского происхождения. Они, как никто другой из покинувших родину, сохранили их, сразу начав жить в дружбе со всеми, а не теперь только, когда имеют великую и удачно текущую судьбу, являясь наставником прекрасного, и не оттого, что сперва устремились к заморским краям, сокрушив владычество карфагенян и македонян, но всё время с тех пор, как они воссоединились здесь для основания города, они ведут жизнь на эллинский манер. И они не упражняются ни в чем более выдающемся в доблести ныне по сравнению с прошлым».

О, эта тайна римского рода, позволяющего ему манипулировать варварами, даже смешиваясь с оными! Прошу прощения... Являться их наставником в сфере прекрасного... Об этих наставлениях знают в Сербии, Ираке, Ливии, Сирии, Латинской Америке, Вьетнаме и, в общем-то, по всему миру. Тайна сия и впрямь велика есть. И потому она заслуживает того, чтобы быть обсужденной наидетальнейшим образом.

(Продолжение следует)