Судьба гуманизма в XXI столетии

Нойманн пишет: «Двойственный характер великой Матери Богини, если исключить Индию (а почему это надо делать? — С.К.), наиболее отчетливо проявляется в Египте, где великие богини — будь то Нейт или Хатор, Баст или Мут — являются не только кормящими богинями, которые даруют и поддерживают жизнь, но также и богинями жестокости, кровожадности и разрушения».

Указав на это обстоятельство и перечислив несколько богинь, зачем-то исключив Индию, хотя ясно, что наиболее характерной богиней жестокости, кровожадности и разрушения является именно индийская богиня Кали, Нойманн особо подробно рассматривает египетско-ливийскую богиню Нейт, ту самую, которую мы исследовали достаточно пристально и в связи с Афиной (Нейт и Афина связаны), и в связи со многими другими причинами (жрицей Нейт была, как утверждает Томас Манн, жена Иосифа, ливийский генезис Нейт прочно сопрягается с яблоками Гесперид и Титанами, и т. п.)

Нойманн пишет: «Нейт, небесная корова и первая родившая, «мать, родившая солнце, родившая до того, как существовали роды» и относительно которой Эрман указывает, что «в древние времена она особенно почиталась женщинами», была богиней войны и руководила наступлением в сражениях. Эта же Нейт, призванная выступить судьей в споре о Горе, угрожающе заявляет: «Или я разгневаюсь, и небо упадет на землю».

Нойманн ссылается на некоего Эрмана, который исследовал образ Нейт. Упоминаемый Нойманном Эрман — это Иоганн Петер Адольф Эрман (1854–1937), немецкий египтолог, основатель берлинской египтологической школы. Эрман, безусловно, является выдающимся египтологом, одним из основателей европейской египтологии.

В 1882 году Эрман стал одним из соиздателей «Журнала египетского языка и древней истории».

В 1885 году он стал директором египетского музея в Берлине.

В 1897 Эрман стал инициатором создания Берлинского словаря египетского языка.

Эрман долгое время (с 1883 по 1934 год) был профессором египтологии в Берлинском университете и был изгнан из университета нацистами по причине еврейского происхождения.

Многие из выдающихся египтологов XX века были учениками Эрмана. Один из таких учеников — выдающийся русский египтолог Борис Александрович Тураев (1868–1920).

Нойманн ссылается на Эрмана неоднократно. В связи с образом Нейт он ссылается на конкретную работу Эрмана «Религия Египта».

Я сообщил читателю сведения об Эрмане для того, чтобы не было сомнений в качестве информации, сообщаемой Нойманном. Нойманн может превратно трактовать информацию, но он отличает качественную информацию от некачественной и ссылается на высокие научные авторитеты.

Нойманн тщательно описывает всех богинь, обладающих не только созидательно-материнскими, но и кроваво-разрушительными ликами. Описав Нейт, он переходит к Хатор (Хатхор) — дочери бога Ра, богине неба, любви, женственности, красоты, плодородия, веселья и танцев.

Нойманн пишет: «Хатор, корова и дарительница молока, также является матерью. Она — также мать солнца, особенно почитается женщинами и является богиней любви и судьбы. Ее празднества свидетельствуют о ее разгульной, оргиастической сущности и отличаются танцами, пением, звоном систрума (старинный египетский музыкальный инструмент), бряцанием ожерелий и ритмом ручных барабанов. Она является богиней войны или, скорее, кровожадной, безумной разорительницей человечества. «То истинно, не меньше чем ты жив. Что одержала я над людьми победу, и это было утешительно сердцу моему», — сказала она, когда ее послали вершить суд над людьми. Она была настолько опьянена кровью, что боги, чтобы спасти человеческую расу от полного уничтожения, вынуждены были приготовить большое количество красного пива, которое она ошибочно приняла за кровь. «Тогда она выпила его, вкус его был приятен, она вернулась домой и забыла о людях».

Сообщая такие же сведения о других древнеегипетских кровавых богинях (богинях-львицах Сехмет и Тефнут, странном божестве Таурт), Нойманн далее оседлывает своего специфического неоюнгианского конька и утверждает, что в основе всех этих кровавых таинств, осуществляемых кровавыми богинями, «лежит смутное осознание тесной связи» каждого из этих конкретных кровавых таинств «с кровью Великой Матери, хтонической повелительницы жизни и смерти, требующей крови и зависящей от пролития крови».

Сославшись на выдающегося шотландского антрополога сэра Джеймса Джорджа Фрезера (1854–1941), считающегося создателем нового этапа в антропологической науке и равного по своему авторитету Бахофену, Моргану и другим, Нойманн цитирует классическое произведение Фрезера «Золотая ветвь: Исследование магии и религии»: «Есть некоторые основания полагать, что в ранние времена Адониса (в финикийской мифологии — юный воскресающий бог весны, олицетворяющий ежегодное умирание и оживление природы — С.К.) иногда олицетворяли живые мужчины, которые умирали насильственной смертью, как и этот бог».

Процитировав Фрезера, Нойманн далее подчеркивает, что данное высказывание Фрезера — это «весьма сдержанное высказывание, ибо всё указывает на то, что в древние времена, чтобы обеспечить плодородие земли, всегда совершалось человеческое жертвоприношение, будь то жертва бога, царя или жреца.

Первоначально жертвой был мужчина, оплодотворяющий фактор, так как оплодотворение возможно только посредством пролития наполненной жизнью крови. Женщине-земле необходимо оплодотворяющее семя-кровь мужчины».

Осуществив подобное обобщение и всё еще оставаясь на позициях сравнительного религиоведения, Нойманн этим облегчает для себя создание некоего моста между этим сравнительным религиоведением и юнгианскими психоаналитическими построениями. Построив мост, Нойманн сразу же начинает двигаться по нему: «Здесь, как нигде больше, мы можем видеть значение женского божества.

Эмоциональный, пылкий характер женщины, предающейся необузданной страсти, является ужасным для мужчины и его сознания. Опасная сторона женского сладострастия, хотя и замалчиваемая, неправильно понимаемая и преуменьшаемая в патриархальные времена, в ранние века (то есть, при предшествовавшем патриархату матриархате — С.К.) была живой реальностью. Глубоко в эволюционном слое юности (то есть, в коллективном бессознательном, помнящем о матриархате — С.К.) страх перед ней всё еще живет в каждом мужчине и всегда действует подобно яду, когда ложная сознательная позиция загоняет этот слой реальности в подсознательное. Однако мифология свидетельствует, что женская необузданность и жажда крови подчиняется высшему закону природы, закону плодородия. Оргиастический элемент встречается не только в сексуальных празднествах, представляющих собой праздники плодородия. Женщины также практикуют оргиастические обряды. Эти обряды, часто знакомые нам только по более поздним мистериям, главным образом вращались вокруг оргиастического расчленения священного животного или животного божества, окровавленные куски которого поедались, и смерть его служила плодородию женщины, а следовательно, земли».

Тем самым Нойманн утверждает, что человеческие жертвоприношения и раздирания на части связаны «с кровавым культом Великой Матери». И далее осуществляет очередное, существенное для нас, обобщение, уже явно носящее неоюнгианский характер: «За архетипом страшной Матери Земли угадывается переживание смерти, когда земля забирает обратно свое умершее потомство, разделяет и разлагает его, чтобы стать плодородной. Это переживание заложено в обрядах Страшной Матери, которая в своей земной проекции становится пожирающей плоть, и в конечном итоге саркофагом — последним остатком вековечных и издавна практиковавшихся культов плодородия человека».

Введя образ Страшной Матери, Нойманн далее оговаривает, что этот образ обладает определенным объемом. Что если бы Великая Мать «была только страшной, только богиней смерти, то ее блистательному образу не доставало бы чего-то, что, возможно, делает ее более устрашающей, но в то же время и бесконечно желанной. Ибо она является также и богиней, которая сводит с ума и очаровывает, обольщает и приносит наслаждение, полновластной обворожительницей. С ней неразрывно связаны очарование секса и пьяная оргия, достигающие своей высшей точки в бессознательном состоянии и смерти».

Тем самым Нойманн утверждает, что жрецы и жрицы Страшной Матери одержимы волей к смерти и творят свои жреческие таинства во имя этой самой воли к смерти, в каком-то смысле олицетворяемой уроборосом и означающей «растворение и исчезновение».

Для жрецов данного культа, носивших женское платье и очень часто становившихся, по мнению Нойманна, либо евнухами, либо священнодействующими проститутками, смыслом творимых оргий было то, что Нойманн называет «расширением в смерти».

Обсуждая это на примере юного бога, приносимого в жертву Великой и Страшной Матери, Нойманн указывает на то, что «для юного бога с его слабо развитым Эго (напоминаю читателю, что это слабое развитие Эго и является для Нойманна основным условием, выполняемым на определенной фазе, которую он называет уроборической — С.К.) положительные и отрицательные аспекты сексуальности находятся в опасной близости друг к другу».

Оговорив эту опасную близость, вытекающую из слабости Эго, Нойманн далее указывает на то, что жертва такой слабости в состоянии возбуждения, порождаемом оргиастическими обрядами, «теряет свое Эго и возвращается в лоно Великой Матери, регрессируя до состояния, предшествующего появлению Эго».

Нойманн называет такой экстаз смертельным. Раскрывая данное определение, он пишет: «Мать еще слишком сильна, бессознательное находится всё еще слишком близко для того, чтобы Эго могло сопротивляться волнам крови.

Ужасная Мать является искусительницей, которая приводит чувства в замешательство и лишает мужчин рассудка. Ни один юноша не может противостоять ей <...> безумный юноша калечит себя <...> безумие является расчленением индивида, точно так же, как в магии плодородия расчленение тела символизирует растворение личности».

Есть так называемые коды. То есть некие элементы послания, которые содержат в себе в свернутом виде его смысл и организуют послание вокруг себя. Кодами того нойманновского послания, которое я сейчас обсуждаю, являются слова «регресс», «воля к смерти» и это самое растворение личности. А также слово «безумие». Соединяя эти коды в цепочку, без которой послание не может обладать серьезным воздействием, Нойманн пишет: «Безумие является расчленением индивида (кстати, вполне фундаментальная мысль — С.К.), точно так же (выделено мной — С.К.), как в магии плодородия расчленение тела символизирует растворение личности».

Параллель между безумием как расчленением личности и расчленением тела, имеющим ту же задачу, что и безумие, — проведена. Далее Нойманн утверждает, что поскольку «растворение личности и индивидуального сознания относится к сфере Матери Богини, то безумие является постоянно повторяющимся симптомом подчинения ее власти или власти ее представителей. Ибо — и в этом заключается ее магическая и страшная сила — юноша горит желанием, даже когда ему угрожает смерть <...> поэтому Великая Мать является колдуньей, которая превращает мужчин в животных — Цирцеей, владычицей диких зверей, которая приносит мужчину в жертву и раздирает его. Действительно, мужчина играет для нее роль животного и не более того, ибо она правит животным миром инстинктов, которые служат ей и ее плодородию. Это объясняет териоморфность (сочетание антропоморфных и зооморфных черт — звероподобие, волосатость, наличие рогов и т. д. — С.К.) мужчин-любовников Великой Матери, ее жрецов и жертвы. И вот почему, например, мужчин — служителей Великой Богини, которые проституировали ради нее и носили женские одежды, называли келабим, «собаки».

Далее Нойманн приводит действительно впечатляющий монолог Гильгамеша, то есть текст, который нельзя в силу его однозначности и несомненной принадлежности к высочайшим шедеврам наидревнейшей культуры, считать вариацией на неоюнгианскую тему или произвольным эссе поэта-романтика. Вот этот текст, в котором Гильгамеш отвечает на обольщающие уловки богини Иштар (она же — Ашторет, она же — Анунит, она же — Инанна) — богини плодородия и плотской любви, войны и распри, сексуальной оргиастичности, то есть всего того, что Нойманн связывает с образом Страшной Матери:

Сохрани для себя свои богатства,
Украшенья тела и одежды,
Сохрани для себя питье и пищу,
Пищу твою, что достойна бога,
И питье твое, что владыки достойно.
Ведь любовь твоя буре подобна,
Двери, пропускающей дождь и бурю,
Дворцу, в котором гибнут герои,
Смоле, опаляющей своего владельца.
Меху, орошающему своего владельца.
Где любовник, которого бы ты всегда любила,
Где герой, приятный тебе и в грядущем?
Вот, я тебе расскажу про твои вожделенья:
Любовнику юности первой твоей, Таммузу,
На годы и годы назначила ты стенанья!
Птичку пеструю, пастушка, ты полюбила,
Ты избила ее, ты ей крылья сломала,
И живет она в чаще и кричит: крылья, крылья!
Полюбила ты льва, совершенного силой,
Семь и еще раз семь ему вырыла ты ловушек!
Полюбила коня, знаменитого в битве,
И дала ему бич, удила и шпоры,
Ты дала ему семь двойных часов бега,
Ты судила ему изнемочь и тогда лишь напиться,
Силили, его матери, ты судила рыданья!
Пастуха ты любила, хранителя стада,
Он всегда возносил пред тобою куренья,
Каждый день убивал для тебя по козленку,
Ты избила его, превратила в гиену,
И его же подпаски его гоняют,
Его же собаки рвут ему шкуру!
И отцовский садовник был тебе мил, Ишуллану,
Приносивший тебе драгоценности сада,
Каждый день украшавший алтарь твой цветами,
На него подняла ты глаза и к нему потянулась:
«Мой Ишуллану, исполненный силы, упьемся любовью,
Чтоб мою наготу ощущать — протяни свою руку».
И сказал Ишуллану: «Чего от меня ты хочешь?
Мать моя не пекла ли? Я не вкушал ли?
А должен есть снедь стыда и проклятий,
И колючки кустарника мне служат одеждой».
И едва ты услышала эти речи,
Ты избила его, превратила в крысу,
Ты велела ему пребывать в его доме,
Не взойдет он на крышу, не спустится в поле.
И, меня полюбив, ты изменишь мой образ!

На меня никогда не производили никакого впечатления умствования Юнга и его ближайших сподвижников по поводу связи величайших древних произведений с импульсами некоего коллективного бессознательного. По мне, так по-настоящему глубокое впечатление производят сами эти величайшие древние произведения. Однако согласитесь, смысл процитированного Нойманном отрывка из одного из величайших произведений древности достаточно очевиден. Для проникновения в этот смысл не нужно нойманновско-юнгианских интерпретаций.

А поскольку нам важны не сами эти интерпретации, а то, что можно назвать интерпретациями интерпретаций, то, восхитившись ясностью и поэтичностью приведенного отрывка, а также его доказательностью в том, что касается отношения великого древнего поэта к коварствам некоей Страшной Матери, мы продолжим знакомство с нойманновскими интерпретациями.

Приведя этот отрывок из великого древнего произведения, Нойманн далее пишет: «Чем сильнее становится Эго-сознание у мужчины, тем больше оно осознает выхолащивающую, околдовывающую, смертельную и одурманивающую сущность Великой Богини».

Далее Нойманн переходит от этой констатации к утверждению, согласно которому у многих мифов есть их патриархальные и матриархальные варианты.

Нойманн выявляет также патриархальные и матриархальные элементы в различного рода мифах, в том числе и в мифе об убийстве Осириса Сетом, воскрешении Осириса его женой Исидой и борьбе Исиды с Сетом.

Нойманн приводит в связи с этим интересный древнеегипетский текст. Согласно этому тексту, после того, как копье Исиды попало в Сета, Сет просит Исиду о сострадании, ссылаясь на то, что у него с Исидой больше родственных связей, нежели у Исиды с Осирисом, а значит, и с Гором. Вот какой в связи с этим разворачивается древнеегипетский трагический сюжет.

Сет говорит Исиде: «Как ты можешь поднять оружие против брата его [Гора] матери?» Эти слова Сета порождают мощнейшие последствия. Сердце Исиды «наполнилось состраданием, и она крикнула копью: «Оставь его, оставь его! Ты видишь, он мой брат единоутробный». И копье вышло из него. Тогда его величество Гор разъярился на мать свою Исиду, подобно пантере из Верхнего Египта. И она бежала от него в тот день, на который было назначено сраженье со смутьяном Сетом. И Гор отрубил голову Исиде. Но Тот с помощью своей магии изменил голову Исиды и водрузил на нее снова...»

Ссылаясь всё на того же Эрмана, Нойманн констатирует матриархальность данного элемента древнеегипетской мифологии, разительно отличающегося от находящихся рядом патриархальных элементов. Нойманн пишет: «Характерно, что Сет, взывая к своей сестре Исиде, говорит, что он в конце концов ее брат от одной матери и что, следовательно, она не должна любить «постороннего мужчину» больше, чем любит его. Этот посторонний мужчина — либо Осирис, который выступает здесь не как брат Исиды, а как ее муж, либо, как полагает Эрман, собственный сын Гор, то есть точка зрения Сета — чисто матриархальная...»

Нойманн настаивает на том, что есть патриархальная Исида, она же — добродетельная верная супруга, заботливая мать, а есть матриархальная Исида, очень близкая к уже обсуждавшейся нами Анат, в которой проявляются все черты Страшной Матери.

Нойманн пишет: «Ужасный аспект Исиды уничтожается и трансформируется только тогда, когда Гор, как сын своего отца, обезглавливает страшную Исиду, сестру Сета. После этого бог мудрости Тот наделяет ее головой коровы, символом хорошей матери, и она становится Хатор. Как таковая она является хорошей матерью и покорной женой патриархального века. Ее власть делегируется ее сыну Гору, наследнику Осириса, и через него — патриархальным Фараонам Египта, ее ужасная сторона подавляется в бессознательное.

Свидетельство этого подавления можно обнаружить и в других мифологических фигурах Египта. Рядом с весами, на которых взвешиваются сердца во время Суда Мертвых, сидит чудовище Амам; или Аммит, «пожирательница мертвых». Те из мертвых, кто не прошел проверку, поедаются этой «женщиной-чудовищем» и погибают окончательно».

Тут сказано нечто очень существенное. Что значит «погибают окончательно»? Мертвые уже погибли в смысле потери обычной физической плоти. Значит, окончательно погибают некие их души, которые может пожрать некое чудовище — «пожирательница мертвых».

Нойманн пишет: «Мертвых пожирает Ужасная Мать смерти и потустороннего мира, хотя и не в своей великолепной, первоначальной форме. Она «подавлена» и сжалась близ судных весов в образе ужаса. Как говорит Эрман, она была «не той темой, развитие которой по вкусу народу».

Может быть, эта тема и не была по вкусу народу, но она явно была по вкусу определенным элитам или контрэлитам, совершенно не желавшим подавлять в себе то, что связано с уроборосом и Страшной Матерью.

Нойманн подробно обсуждает сюжет с поеданием некоей рыбой фаллоса доброго бога Осириса. Напоминаю, что этот добрый бог был убит и расчленен злым богом Сетом и что фаллос этого доброго бога был съеден рыбой. Поэтому Исиде пришлось сложным образом зачинать бога Гора — она собрала разбросанные клочки тела Осириса, но фаллоса не нашла.

Рыба, которая, согласно древнеегипетскому мифу, проглотила этот фаллос (древние называли ее лепидотус), считалась в Древнем Египте священной, и ее нельзя было использовать в пищу.

Нойманн сообщает о том, что в египетском городе Фаюме были найдены документы Римской рыболовной гильдии, доказывающие, что подобный запрет и впрямь существовал.

Нойманн пишет: «Добрая мать — это вода, которая лелеет зародыш; она — дарующая жизнь рыба-мать... В равной степени в качестве Ужасной Матери она — губительные воды засасывающих глубин, наводнение и воды пучины. Раскопки древнего Угарита (сейчас Рас Шарма, Сирия) сделали Астарту, Владычицу Моря, настолько же известной нам, как рожденную из пены Афродиту. Первозданный океан — «воды глубин» еврейской легенды — всегда является территориальными водами Ужасной Матери. Например, пожирающая детей Лилит, соперница мужчины, которая отказывается покориться Адаму, удаляется в место, называющееся «глотка моря».

Здесь для нас особенно важна фраза «первозданный океан — «воды глубин» еврейской легенды — всегда является территориальными водами Ужасной Матери». Что такое этот первозданный океан? Это техом, оно же — тьма над бездной из Книги Бытия. Когда в своих видеовыступлениях «Суть времени» я заговорил об этой тьме над бездною, она же — техом, раздался загадочный для меня вой якобы религиозных людей, утверждавших, что я этот техом то ли изобрел, то ли навязал христианству, в котором нет ничего подобного. «А есть нечто подобное, — говорили издававшие этот вой ревнители чего-то этакого, — только в ужасной иудейской Каббале, а значит...» И пошло-поехало.

Во-первых, этот самый техом есть в Книге Бытия, которая является неотъемлемой частью Ветхого Завета. Ветхого Завета, а не Каббалы, понимаете? «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» — это Каббала? Извините, это Книга Бытия 1:2. А значит, техом входит в христианство, как входит в него эта самая Книга Бытия.

И вовсе не ваш покорный слуга начал обсуждать эту самую бездну — по-еврейски, техом. Это сделал задолго до меня один из наиболее выдающихся библеистов начала XX века. В связи с исступленными воплями о недопустимости единственно возможной трактовки «техом», мне придется познакомить читателя и с этим библеистом, и с его представлениями.

(Продолжение следует.)