Судьба гуманизма в XXI столетии

Мне очень важно, чтобы читатель не упустил политическую путеводную нить, путешествуя вместе со мной по лабиринтам древней и не очень древней истории. А также по лабиринтам древней — и не очень древней — литературы. А также...

Так какова же она, эта самая политическая путеводная нить? Мы, между прочим, уже не раз ее обсуждали. И, обсудив, начинали двигаться дальше по всевозможным лабиринтам, стремясь к уточнению всего, что обсуждалось, перед тем как решиться двигаться дальше. Обсуждали мы всегда идентичность. И не абы какую, а собирательную идентичность западного мира, который иногда и, как мне кажется, не вполне точно именуют западной цивилизацией.

Впрочем, неточность и многозначность слова «цивилизация» не должны нас отпугивать. Надо только помнить всё время, что одни называют цивилизацией макросоциальную общность (она же — «мир»), ориентированную на ту или иную религию. А другие используют то же самое слово для того, чтобы отличить общность более развитую (именуемую цивилизацией) от общности менее развитой (именуемой варварством). Именно в этом смысле (очаги более высокой развитости, она же — «цивилизация», окруженные средой, в которой развитие находится на более низком уровне, она же — «варварство») мы использовали слово «цивилизация», говоря о КОВЦ — кочующих очагах высокой цивилизации. Мы рассматривали разные КОВЦ, в том числе и энеевский.

Что же касается первого значения слова «цивилизация», то западный мир, западную социокультурную общность трудно назвать «цивилизацией». Потому что, будучи единой в социокультурном плане, эта общность на разных этапах своего исторического бытия присягала разным религиям. А значит, в строгом смысле слова не может быть названа цивилизацией — так же, как и наша общность (русский мир, то есть).

Русский мир есть. И мы это ощущаем. А вот что такое русская цивилизация в строгом (и первом по счету) смысле слова? В том самом, в котором что русская цивилизация, что русский мир. Русская цивилизация — с какой религиозной доминантой (притом, что для цивилизации необходима очень мощная религиозная доминанта)? Ведь, согласитесь, что-то связывает, причем очень прочно, русское язычество (в разных, кстати, его обличиях), русское православие, русский коммунизм. А еще что-то русское связывает русское православие и русский ислам. Как мы видим, налицо сплав гораздо более сложный, чем то, что предполагается, когда говорят о русской цивилизации. В строгом смысле этого слова (том самом, который предполагает, что цивилизация — это социокультурная общность) можно говорить о православной цивилизации, но не о русской. Не так ли?

Всё это справедливо и в случае рассмотрения не русского мира, а мира западного. Который при Вергилии не был христианской цивилизацией, а был цивилизацией, сориентированной на некое язычество. То бишь античной цивилизацией. Но и эта античная цивилизация представляет собой, на самом деле, несколько цивилизаций, сориентированных на разное язычество. И все эти цивилизации входят в один западный мир. А еще в него входит католическая цивилизация. А также протестантская цивилизация. А также светская западная цивилизация (она же — цивилизация западного Модерна).

Итак, есть мультицивилизационный (если цивилизация — это общность, сориентированная на одну религию) западный мир, обладающий определенной совокупной идентичностью. Да, очень неоднородной и сложно построенной идентичностью. Но ведь идентичностью! Да еще и наимощнейшей. Той идентичностью, которую нам навязывали в течение последних десятилетий, уговаривая войти в мировую, а на самом деле — западную цивилизацию. Той идентичностью, которая вгрызалась в нашу идентичность на протяжении многих столетий.

Той идентичностью, которая так и не срослась с нашей идентичностью. Мы ведь ощущаем, что не срослась. Для кого-то это ужасно, что не срослась. Но не для тех, кто верит в великую всемирно-историческую роль России. И именно поэтому с особой опаской относится к западной идентичности, посягающей на пожирание всех других идентичностей, включая нашу.

А как к ней не присматриваться, если она бесчинствует сегодня как никогда. И как тут не задуматься над тем, что не случайно она бесчинствует. Что эта самая западная идентичность всегда прятала под теми или иными гламурными масками нечто зловещее и глубинное.

Так не это ли глубинное сейчас выходит наружу? И не в том ли дело, что Западу надоело прятать нечто под масками, таить нечто в своих тайных подвалах? То ли он устал это таить, то ли... Словом, это потаенное, оно... нет, не то чтобы совсем уже превращается из тайного в явное (в этом случае наш разговор был бы бессмысленным), но... как бы это сказать...

Словом, жило это зловещее существо под названием «сокровенная западная идентичность» в неких сокрытых от глаз большинства человечества помещениях. Демонстрировалось оно лишь посвященным в западные таинства (прошу не путать с конспирологическими банальностями по поводу зловещих и всемогущих масонов — таинства были тогда, когда масонов не было и в помине). Остальным говорили, что никакого такого зловещего существа, конечно же, нет. Что его выдумали антизападники, они же — почвенники.

Потом это существо зарычало: «Зиг хайль!» — и вылезло наружу. Отцы наши и деды его загнали назад, так и не разобравшись с тем, что же это такое на них набросилось и откуда. За то, что не разобрались, заплатили страшную цену — потеряли СССР и Красный проект.

Впрочем, не только наши отцы и деды не разобрались в сущности того нацистского гада, который вылез откуда-то и куда-то уполз. Большинство человечества не разобралось, так ведь? А почему? Потому, что этому большинству человечества, сразу же после уползания гада назад, в потаенные помещения, стали внушать, что наружу вылезло нечто, не имеющее никакого отношения к сокровенной западной сущности. Что вылезшее представляло собой случайность (флюктуацию). Что никогда больше из недр западного мира ничего подобного не вылезет.

Большинство в это поверило. Меньшинству продолжали показывать в таинствах всё ту же зловещую сокровенную западную сущность. Но предостерегали от разглашения тайны. Причем не только потому, что тайное вообще не должно становиться явным, ибо, ставши таким, теряет силу, но и потому, что был СССР, была какая-то глобальная альтернатива. Покажешь тайный лик западной сущности большинству — оно испугается, отвернется и шарахнется к СССР. Ну, а потом СССР разрушили, и шарахаться стало некуда.

И тут же эта сущность стала... не то чтобы обнажаться, нет. Она стала вылезать на время. Набеги осуществлять и забираться обратно в логово. Она стала приучать большинство к своему существованию, внушать этому большинству, что ничего в ней нет этакого суперомерзительного. А те, кто продолжают об этой суперомерзительности восклицать, — замшелые ретрограды. Словом, к 2014 году человечество как-то уже отчасти попривыкло к вылезаниям гадины наружу, к ее набегам и к тому, что гадина эта — вовсе и не такая уж гадина. А так... — новая фаза в существовании человечества.

Кстати, на Украине именно эта гадина осуществила — очень демонстративно и беспощадно — свой набег на человечество (да-да, именно на человечество!). И тут дело не только в бандеровцах, в прямом славословии фашизма и нацизма, в наипошлейших уловках, с помощью которых фашизм отделяют от нацизма, и так далее. Намного важнее другое... Что именно? Ну, например, способность гадины лишать людей их человеческого содержания (нравственных императивов, свободы мысли и так далее). А также та безоглядность, с которой гадина апеллирует к грубейшим формам господства... А также... Впрочем, об Украине мы говорили и будем разговаривать иначе. Здесь же — о самой гадине.

Она и впрямь стала иначе себя вести в последнее полугодие, обосновавшись на украинском полигоне. А значит, у нас на глазах и впрямь произошло нечто экстраординарное. Нечто, имеющее всемирно-историческое значение. Впрочем, имеем ли мы еще право говорить о всемирно-историческом — в обычном смысле этого слова? Ведь сокровенной западной сущности, вылезшей из тайных помещений после краха СССР, глубоко чужда История. И, может быть, в этой чуждости и состоит ее сущность.

Разве не Истории объявила эта сущность войну на уничтожение, сотворив с Россией то, что было сотворено (это мы подробно обсуждали в книге «Красная весна»)?

А поскольку первую битву с этой сущностью, решившейся идти до конца, История проиграла, то является ли История после проигрыша тем, чем являлась до него? Говоря о проигрыше, я имею в виду проигранную нами холодную войну, в которой ставка была сделана на расчеловечивание как таковое. То есть — на покупку победы над СССР путем отказа от ряда фундаментальных всемирных принципов, ранее считавшихся неотменяемыми. Готовность отменить эти принципы и способность их отменить проблематизировали Историю как нечто неумолимое в своем движении, как нечто неотменяемое и так далее.

Но если это проблематизировано, то можно ли говорить об Истории в том оптимистическом ключе, в каком о ней говорили ранее? Мол, колесо Истории вертится, и никто не может повернуть его вспять. «Вот вы говорите «никто», а я попробую его повернуть», — сказала гадина, и, в общем-то, повернула. Между тем, люди, верные духу Истории, всегда полагали, что История неизмеримо мощнее такой гадины. И не может этой гадине проиграть ни одной битвы. Эти люди полагали, что причастившиеся исторических тайн, обретшие историческое зрение и узревшие ту дорогу, по которой История идет, — всегда в выигрыше. Ведь достаточно начать идти по этой дороге — и выигрыш обеспечен. Как бы не так... Человечество еще даже не осмыслило до конца, что означает проигрыш Истории хотя бы в одной схватке с гадиной. И оно не осознает ничего до тех пор, пока гадина не будет опознана, описана, пока не будут выявлены все ее скрываемые до времени пакостные повадки.

Всё это нужно для войны с гадиной. И горько признавать, что имя этой гадине — сокровенная идентичность западного мира. Хочется считать, что лишь временно и в силу перерождения этот мир стал гадиной, пожирающей человечество. Но что-то внутри подсказывает: речь идет не о временных искажениях западного тайного лика, а о снятии масок и обнажении существа. Или, по крайней мере, о предуготовлении к чему-то подобному.

И это что-то, подсказывающее тебе горько фундаментальный подход к рассмотрению того, что, в общем-то, тебе было дорого, тесно связано с понятием «великий Рим». И еще теснее связано с какими-то ипостасями того, что именуется «великой античностью». Нет, я не призываю взять чохом и проклясть. Но мне кажется, что настало время нового подхода к исследованию всего вышеназванного. Причем такого подхода, при котором начисто должно быть отметено всё патетическое: «Ах, великая античность, ах, великий Рим, ах, великий Вергилий, ах, великий Данте, ах, великий Гёте...» Ну, и так далее. Ну ей-же-ей, настало время иначе всё это обсуждать. Конечно же, без судорог ненависти, без всякой брезгливости. Но и без вмененной нам за столетия сусальной патетики. Совсем иначе надо всё обсуждать. И этот текст — лишь одна из попыток перейти в другой формат обсуждения.

В этом, наверное, и состоит путеводная политическая — она же методологическая и так далее — нить данного повествования. Та нить, которую читатель ни в коем случае не должен потерять. Уж лучше я снова повторю сказанное, вновь остановлюсь на каких-то неочевидных моментах, только бы нить не была потеряна. Ведь ее так просто потерять, когда речь идет о движении в невероятно сложном лабиринте, где культура образует единое целое с историей и религией. А также с философией — как политической, так и иной.

Но что значит «еще раз остановиться на уже проговоренных неочевидных моментах?» Это значит сформулировать совокупность определенных утверждений, уже рассыпанных по тексту, но требующих сейчас освобождения от всего сопутствующего, сколь бы оно ни было важно. Да, это сопутствующее было необходимо в момент изложения подхода к исследуемому предмету. И если бы не было в этот момент сопутствующего со всей его буквальностью, предметностью, детальностью и так далее, то встреча с тем, что мы должны увидеть и рассмотреть, была бы неполноценной. Но сейчас настало время освободить главное утверждение от всего фактурно и даже содержательно значимого, но хоть в какой-то степени попадающего в рубрику «частности». Я понимаю, что дьявол прячется в деталях. И что искомое нами сродни тому, что в этих деталях прячется. И потому отказываюсь от деталей лишь на время. И лишь во имя того, чтобы все покрепче взялись за путеводную нить и смогли двигаться дальше.

Итак, к чему сводятся на данный момент главные утверждения, добытые в результате уже проведенных нами расследований?

Утверждение № 1 — западная идентичность основана на невероятной притягательности Древнего Рима для всех народов Запада.

Поразительно, что накал этой притягательности не снижается тысячелетия. Но ведь он не снижается, правда же? Вновь и вновь — о римском правопреемстве, о граде на холмах, о римской идее... Всё это подается в разных вариантах, но с одинаковой страстностью. И тут что политологи и философы, что голливудские кинорежиссеры... Что же так притягательно? — спрашиваешь ты себя, — и натыкаешься на строчки из «Энеиды», где Анхиз внушает Энею, чем по существу своему должен стать Рим, строительство которого есть миссия троянского эмигранта.

Римлянин! Ты научись народами править державно — В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных!

Господство — вот что притягательно! Оно и только оно влечет представителей Запада к Риму на протяжении тысячелетий.

Как мы видим, Рим, в трактовке Анхиза (она же — трактовка Вергилия и так далее...), должен не только отомстить за Трою ее разрушителям, повергнув в прах крепость Агамемнона Микены и другие греческие города, которые за тысячу лет до этого кощунственно разрушили великий троянский мир и теперь должны быть за это наказаны потомками троянцев, построившими новое великое государство. Нет! Эти потомки троянцев должны не только взять реванш за поражение Трои, копя для этого силы на протяжении тысячелетия. Осуществив этот реванш, потомки троянцев должны стать первыми в деле господства над другими народами. В деле глобального и именно глобального державостроительства. Рим как непревзойденный эталон глобального государства, являющего «милость покорным» и «смиряющего войною надменных», — вот что привлекает Запад тысячелетиями. Вот почему Запад всё время стремится быть наследником великого Древнего Рима.

Утверждение № 2 — Древний Рим, этот эталон глобальной государственности, столь притягательный для Запада, явлен потомкам римлян в тысячах описаний. Но непревзойденно значимым для потомков является то описание Древнего Рима, которое дано Вергилием в его «Энеиде».

То есть, конечно же, потомки читали отнюдь не только «Энеиду». Но «Энеиду» читали все представители западной элиты. Они ее заучивали наизусть. И она, в отличие от исторических сочинений, предлагала потомкам образы, оказывающие мощное воздействие на сознание, — героические примеры, мистические и метафизические эталоны. «Энеида» внесла решающий вклад в построение политической метафизики Рима.

А ведь именно на основе такой метафизики, обосновывающей необходимость мирового господства, Рим стал тем, чем он стал. Он вышел за свои исторические рамки, приобрел особую притягательность для потомков, переживших его обрушение, для тех, кто его обрушил и, в общем-то, для всего западного мира.

Утверждение № 3 — Вергилий предлагает очень странное, в чем-то даже противоестественное прочтение римской истории. То самое прочтение, которое я уже рассмотрел, обсуждая проблему так называемого КОВЦ (кочующего очага высокой цивилизации). Предлагаю читателю вновь обсудить это после внимательного прочтения Вергилия. Потому что теперь-то нет никаких сомнений в том, что концепция КОВЦ не привнесена мною как исследователем в не имеющий к ней никакого отношения предмет. Нет, сам предмет, коль скоро таковым является «Энеида», пропитан всем, что в корне противоречит праву народа на свое государство, на свою историю и так далее.

Вы читаете «Энеиду» и обнаруживаете, что никакой естественной и самодостаточной истории у Рима нет. То есть нет народа, который в силу своих особых свойств сумел построить государство, оказавшееся наиболее могучим и сумевшее со временем превратиться чуть ли не в глобальную империю. Нет, — говорит Вергилий, — не коренной народ строил Рим, выдвигая выдающихся политических лидеров. Рим строили троянские эмигранты. И даже не все эмигранты, а некая семья, обладающая особым предназначением. И властвовать над Римом должны представители этой семьи — они же Юлии (Юлий Цезарь, император Август, род Августа, он же — род Юлиев, он же — род Энея, он же...).

Поскольку именно этот вергилиевский подход сулит нам нечто в плане распознавания западной идентичности, то я еще раз — и теперь уже в сжатом виде — перечислю всё то, что связано с принципом КОВЦ, который, повторяю, не я навязываю Вергилию, а Вергилий навязывает столетиям и тысячелетиям западного бытия. Того бытия, которое а) вовсе не быт и б) решающим образом влияет на идентичность.

Про то, что Энею надо ориентироваться на Крит как прародину, Анхиз говорит со всей определенностью, не так ли? Тем самым, он поднимает проблему этого самого КОВЦ. Или, точнее, эту проблему поднимают жрецы, чьи туманные рассуждения Анхиз ошибочным образом истолковывает. Но ведь истолковывая эти рассуждения ошибочно, Анхиз настаивает на некоем принципе распознавания прародины. И уж ему-то этот принцип ведом так, как никому другому. И что же это за принцип? Это принцип, согласно которому прародина должна быть местом «матери, владычицы Кибелы», местом, где «звучит медь Корибантов», местом «Идейских лесов», местом «львов, запряженных в колесницу Кибелы», а главное, местом «нерушимого молчания таинств этой самой Кибелы». Такие признаки прародины, правда? Каждый, кто хочет в этом опять убедиться, может ознакомиться с соответствующим фрагментом данного исследования. Где прямо приведена та цитата из Вергилия, в которой сказано и про Кибелу, и про Иду (идейские леса), и про таинства Кибелы, и про Корибантов.

А еще Эней говорит про священные пенаты, они же — изваяния неких богов. Не так ли? Ну и каких же богов? Фригийских! Не троянских, а фригийских! «Тут изваянья богов — священных фригийских пенатов, Те, что с собой из огня, из пылающей Трои унес я...». Ну, и так далее. Так, значит, малоценен не только Рим сам по себе, но и Троя сама по себе. А не малоценно что? Фригия? Или она тоже сама по себе малоценна? А по-настоящему ценно нечто совсем другое. Что же именно?

Каковы приметы, по которым Эней выбирает верный путь, сбившись перед этим с него и заявившись на Крит?

Есть-де страна, где жили некие энотры. А их потомки взяли имя вождя Энотра и назвали себя италийцами. Там, как выясняется, прародина Энея. Почему? Потому что там на свет появились некие Дардан и Иасий. А от них происходит род Энея. И они намного важнее Трои, Фригии, Рима. Ибо государства и народы — это субстанции. А суперэлитный род с такими корнями — это субъект.

Как мы уже убедились, Иасий, от которого происходит Эней, — это один из куретов богини Реи, жены Кроноса, матери Зевса. А поскольку, на самом деле, что куреты, что кабиры, что корибанты... А также что Рея, что Кибела (прошу проверить — это именно так), то по-настоящему важно одно — что род происходит от куретов, корибантов и так далее. От этого с Кибелой связанного начала. А это, между прочим, очень особое начало, никак не сводимое к религиозной античности в целом. Это такое начало, которое надо обсуждать отдельно.

Итак, Иасий — это просто один из куретов Реи. Он же — один из предков той священной семьи, которая, хотя и строит высокие цивилизации (троянскую, римскую и так далее), но, естественно, чтит себя выше ею построенного. Другой предок — это Дардан. Указания на этого предка адресуют к Самофракии, где с древнейших времен исполнялись знаменитые кабирские мистерии (и вновь куреты, кабиры, корибанты, а, значит, и Кибела). Римляне особо почитали Самофракию. Завоевав Грецию, предоставили ей из особого отношения к кабирам некую автономию, что делали редко.

Двигаясь дальше, мы выяснили, что (это, между прочим, авторитетнейшее мнение Геродота) все, посвященные в тайное служение кабиров, совершаемое на Самофракии и заимствованное у пеласгов, понимают великое значение изображения Гермеса с напряженным половым членом. Что сам Геродот узнал это от служителей из Додона, основного святилища, раскрывающего подобные тайны.

В данном случае, бог с ним, с половым членом. Речь идет о том, что кабирские мистерии, творимые в Самофракии, заимствованы у пеласгов. А значит, весь этот кабирский род Энея, претендующий на особую функцию в истории человечества, не только кабирский, то есть кибельский и так далее, но и пеласгический. Убедившись в этом, мы пошли дальше и обнаружили, что мифический Пеласг, этот предок народа пеласгов, был рожден из земли не где-нибудь, а в Аркадии. На этом настаивают все древние авторы, начиная с Гесиода. Царя Пеласга, правящего пеласгами, Эсхил, например, называет сыном Палайхтона, то есть древней земли.

Считается также, что пеласги переселились в Италию, потому что были изгнаны эллинами из Греции. Тот же Геродот пишет о пеласгических аркадцах как о скитальцах, которых изгнали афиняне. О скитальческой природе пеласгов пишет и Дионисий Галикарнасский. Мол, сколько раз их изгоняли, и куда они только не пытались, бедные, убежать. И в Фессалию, и на Кикладские острова, и в ту же Додону, и в Италию, и на Крит. Но настоящее место, из которого не удалось их согнать и где они особо укоренены, — это Аркадия.

Итак, некое начало, которое и скитается, и строит многое (в том числе Трою и Рим), оно не только кибельское и кабирское (а также корибантское и так далее), оно еще и пеласгическое.

И тут мы имеем дело уже не с античным Римом и не с античной Грецией, а с древнейшим догреческим пеласгическим началом, для которого олимпийские боги являются, в общем-то, чем-то чуждым. Ну, в лучшем случае, чем-то, что можно спасти из милосердия. Ну, спасали кабиры Зевса, помешав его отцу Кроносу съесть его. Была у данного доолимпийского бога такая, знаете ли, милая привычка. Но не ради Зевса кабиры это делали. И уж если чем-то их Кронос не устраивал, так не тем, что детей пожирал, а тем, что Урана, своего отца, священным серпом кастрировал. Из крови этого самого Урана, кстати, и родилась Афродита, она же Венера, являющаяся Энею с тем, чтобы сообщить, что она его мать. В какую же глубочайшую догреческую стихию уходит всё это! И тут, конечно же, нельзя оставить без внимания тему Аркадии, нами уже подробно разобранную и явно сокровенную для западной идентичности. Ведь не Вергилий же один Аркадией занимался. Ею занимались на протяжении веков на Западе. Она входит в фундаментальное западное таинство, о чем мы уже тоже достаточно подробно говорили. Здесь же скажем еще раз вкратце, что кабиры, корибанты, Кибела, Аркадия и пеласги — связаны в прочнейший узел. И что этот узел самим своим наличием свидетельствует о том, сколь таинственна, древня и не сводима ни к какому гуманистическому началу та стихия, к которой взывает Вергилий, повествуя о тайне рода создателей Рима. А значит, и о тайне Рима как такового.

(Продолжение следует)