Судьба гуманизма в XXI столетии

Норвегия, ранее относительно мирная, у нас на глазах превращается в военный придаток Соединенных Штатов, готовый активнейшим образом участвовать в войне с Россией. Метаморфоза поразительная. И при этом достаточно очевидная. Как в страшном сне. С той разницей, что сон этот предъявляет тебе новую беспощадную реальность.

Столь же мирная в прошлом Швеция заявляет, что она готова нанести серьезный урон российской армии в ходе предстоящих военных действий.

Тоже страшный сон? Нет! Это новая беспощадная реальность.

Дания наращивает диалог с США, соглашаясь выступать в роли всё того же военного придатка пресловутого американского империализма.

Скажут, что и ранее Дания тяготела к союзу с американцами.

Но, во-первых, речь шла о другом союзе.

И, во-вторых, имело место потаенное, но достаточно острое противостояние ориентированной на США Дании и тяготеющей к Германии Швеции. Теперь такого противостояния нет и в помине.

Польша устами главы государства называет Россию ненормальной страной, нанося нашему отечеству немыслимое оскорбление.

Российская власть утирается. Околовластные элитарии лепечут, что Польша, знаете ли, она всегда немножко хулиганит по части русофобии. Но на самом деле страшно интересуется Россией и готова к культурному диалогу.

Всё это бредовый сон? Я имею в виду всё сразу. И наглость Польши, и эластичность нашей позиции?

Нет! Это всё та же беспощадная реальность.

А теперь соберем воедино только то, что я сейчас перечислил. И добавим к этому очевидное руководство всеми перечисленными странами со стороны главного союзника США, Великобритании, прямо объявляющей Россию главным врагом своей страны и западного мира.

Что мы имеем в случае, если к этому пришвартовывается русофобческая и бессильно агрессивная Прибалтика, в которой военное присутствие США и НАТО непрерывно наращивается?

Мы имеем военное кольцо, которое фактически сжимает всё Балтийское море. Различные второстепенные элементы типа Финляндии обречены войти в это кольцо на продиктованных им основаниях.

Внутри кольца одиноко бытийствует наш, крохотный по отношению к этому кольцу, Санкт-Петербург. Было ли так когда-нибудь в российской истории? Нет, так не было никогда.

Это всё — новая бредовая реальность, на которую наша власть фактически не реагирует. Или, точнее, реагирует так, как это делают спящие, отмахиваясь от назойливых мух.

Ах, да, я забыл о счастливом исключении в виде снятия санкций с «Северного потока — 2».

Во-первых, это временно. Потому что в Германии вот-вот придут к власти гораздо более проамериканские силы.

Во-вторых, это производная от невероятной коррупционной податливости администрации Байдена и лично главы американского государства, склонного поддерживать всех, кто является к нему с ценными дарами.

В-третьих, в любой острый момент нитка северных потоков будет перерезана.

В-четвертых, лихорадочно готовятся альтернативные американские терминалы, обеспечивающие сырьевое снабжение Европы. И в организации таких терминалов участвует даже относительно прорусская Сербия.

А в-пятых, экстремальную агрессивность по отношению к нам являет не только проамериканская Норвегия, но и традиционно прогерманская Чехия. Казалось бы, это должно бы было вызвать соответствующую обеспокоенность. Которая, в свою очередь, должна бы была что-то изменить в проводимом нами стратегическом курсе. Но ничего подобного не происходит.

Такова ситуация на Балтике и на западе Арктики, становящейся одним из главных очагов так называемой конкуренции, являющейся на самом деле начальной стадией подготовки военных действий.

На востоке Япония заявляет о своей готовности вести военные действия против России, как в Арктике, так и в Тихом океане. А также возглавить некую антироссийскую дальневосточную коалицию, представляющую собой иную редакцию всё того же военного антирусского кольца.

Взамен Япония требует полного отказа от послевоенной демилитаризации с возможным обретением ядерного статуса. Того же самого в скрытом виде требует Германия.

На юго-западе всё больше распоясывается Турция, собирая заново радикально исламистскую халифатистскую коалицию, теперь уже очевидным образом пристегнутую к НАТО, — ведь Турция туда входит.

А на юго-востоке и юге такой же халифатизм взрастает в связи с так называемым уходом США из Афганистана.

Никаких попыток настоящего изменения российской реальности, являющегося единственным возможным ответом на перечисленные вызовы, притом что на самом деле вызовов гораздо больше, нет и в помине. Страна спит беспробудным сном. Ей внушают, что она вооружена до зубов, и поэтому никто на самом деле не дернется. А значит, можно длить полусонный кайф во всех его вариантах — кайф для богатых, для бедных, для мидлкласса, для разных возрастных групп и разных идеологических ориентаций.

Такова военная составляющая происходящего. Но к ней ведь всё не сводится.

Когда в начале коронавирусной эпопеи я и ряд моих единомышленников осмелились заявить об искусственном характере коронавируса, на нас обрушились потоки насмешек. Это был русский, относительно мягкий вариант отношения к таким незапрограммированным заявлениям.

На Западе подобное объявили подлежащим цензурированию. А авторитетных ученых, заговоривших о том, что «корона» сконструирована, — или исступленно третировали, выставляя маргиналами, или даже отправляли в психлечебницы. Так это было еще недавно.

Теперь только ленивый не рассуждает об искусственности коронавируса. Уже и Фаучи заявил об этом. Дожили! Цензура снята. До прямого признания искусственности коронавируса всей мировой элитой дело еще не дошло. Но движется всё именно к этому.

Спикер российского парламента прямо говорит о том, что коронавирус — это биологическое оружие, созданное в США, и называет место, где его создали. Присутствующие при этом заявлении члены правительства, отвечавшие за борьбу с коронавирусом, стоят рядом с заявителем со скорбно ханжескими физиономиями.

Что это всё такое? Это страшный сон или явь? Или же то, что называется сны наяву? Но ведь мне это не примстилось, и всё не сводится к российским эксцентрическим метаморфозам. Это общемировой процесс. Мир поставили на уши совершенно беспрецедентным образом прежними заявлениями о естественности коронавируса.

Теперь заявляют диаметрально противоположное. И производят это как ни в чем не бывало, не извиняясь. Не объясняя, что к чему. И не следует из этого никаких реальных выводов. Как медицинских («раз коронавирус химера, то борьба с ним должна вестись не по сценарию А, а по сценарию Б»), так и политических («тот, кто обрушил это на человечество, должен ответить»).

И что прикажете делать в этой ситуации? Переходить к более глубокому обсуждению медицинской проблематики?

Отменять это обсуждение и заменять его военно-стратегическим алармизмом?

Совершенно очевидно, что и то, и другое, будучи абсолютно необходимым, является одновременно и категорически недостаточным.

Что я лично не могу шарахаться из одной крайности в другую. То есть не могу ни сводить свою исследовательскую деятельность к описанию растущих военных угроз, ни превращать эту деятельность в самодостаточное исследование научных, медицинских и чуть более широких проблем. Потому что и военно-стратегический алармизм, и погружение в самодостаточную научную проблематику в одинаковой степени будут затушевывать источник происходящего в мире. А если этот источник не будет выявлен, то толку ли рассматривать в отрыве от такого выявления самые существенные для общества частности?

Так что же является источником происходящего?

Тот самый крах буржуазного гуманизма, который я начал обсуждать в серии статей, посвященных судьбе гуманизма как такового.

Когда я говорю о буржуазном гуманизме, то по существу рассматриваю весь существующий сегодня актуальный гуманизм. Потому что после краха СССР мир стал тотально буржуазным. И в нем в силу этого возможен только буржуазный гуманизм.

Прекратил ли я обсуждать судьбу гуманизма после того, как занялся ковидной проблематикой и сопряженными с ней вопросами? Никоим образом. Наоборот, я вывел обсуждение проблемы гуманизма за рамки историософского исследования, притом что, оставаясь только в этих рамках, оторвал бы рассматриваемую проблему от актуальной реальности. И мне бы тогда сказали: «Вы рассказываете увлекательные вещи про древние цивилизации, а мы сталкиваемся с совершенно новыми вызовами, ответ на которые надо получить. И разве не очевидно при этом, что одна лишь физиономия господина Фаучи эманирует больше инфернальности, чем все тайные храмы древности?»

И что бы я на это возразил? Конечно, я сказал бы, что храмы древности не сгинули до конца и вполне себе ворожат через всё, вплоть до физиономий наших жрецов от медицины. Но такое возражение ничего не изменило бы по существу. Люди болтались бы по городам и весям в масках, чуя за происходящим масштабное зло. А я бы… Я бы еще глубже проникал в суть проблем кочующих очагов высоких цивилизаций…

Опасаясь такого отрыва, всегда чреватого замыканием в башне из слоновой кости, я не отменил обсуждение судьбы гуманизма, а придал этому обсуждению иной характер. Я выстроил определенный мост между той общей проблематикой, исследованию которой посвятил свою жизнь, и от чего никоим образом не хочу отказаться, и той частной (ковидной, «параковидной») проблематикой, которая в нашу действительность ворвалась, доказывая, что судьба гуманизма — не предмет высоколобых размышлений, а самая что ни на есть злоба дня.

Теперь я предлагаю читателю сопряжение актуальных вопросов, от обсуждения которых я, повторяю, не уклонился, создав новый цикл исследований ковида, «параковида» и так далее, и того, что, являясь общим по отношению к данной проблематике и другим актуальным вопросам современности, никоим образом не является абстрактно академическим.

Потому что суть происходящего — дегуманизация мира. А форма — ковиды, «параковиды», милитаризации, архаизации и так далее.

Так как же в самом общем виде выглядит та дегуманизация, частью которой являются все нынешние актуальные проблемы, которые я считаю вторичными по отношению к этой самой дегуманизации?

Не желая с ходу возвращаться к делам совсем уж давно минувших дней, я тем не менее вынужден отступить в относительно близкое прошлое. И еще раз констатировать, что уже в ходе Второй мировой войны стало окончательно очевидным: классическая буржуазная цивилизация, основанная на буржуазном гуманизме с его верой в спасительность демократических институтов и того, что с этими институтами связано, не способна к полноценному сопротивлению нацизму.

Франция, этот храм европейской буржуазной демократической цивилизованности, капитулировала перед нацизмом столь вопиющим образом, что у всех здравомыслящих людей возник вопрос, а хотела ли Франция вообще сопротивляться нацизму? Потому что тот тип сопротивления, который она явила в 1940 году, слишком сильно напоминал имитацию, не желавшую даже проявлять особое старание, дабы прикрыть свою лицемерную сущность.

Великобритания и США вошли в союз держав, сопротивляющихся нацизму. Но было ли это вхождение сколь-нибудь полноценным?

Когда за сроком давности стали рассекречиваться даже самые незначительные архивы западных спецслужб, стало ясно, насколько велика была готовность британской элиты капитулировать перед Гитлером всё по той же французской модели. И насколько эта способность была не востребована самим Гитлером, не желавшим брать сомнительную для него островную цивилизацию в свой континентальный союз подлинно европейских — как в расовом, так и в иных отношениях — государств, присягнувших идее срединной, то есть германоцентричной Европы.

США тоже серьезнейшим образом колебались в вопросе о том, следует ли воевать с нацистами.

Жертвы, принесенные Великобританией и США на алтарь победы над нацизмом, были совершенно несопоставимы с жертвами, которые на этот алтарь принес Советский Союз.

Столь же несопоставимы были и вклады в победу над нацизмом.

Когда после позорно-неторопливого открытия второго фронта Гитлер решил явить его создателям их военное ничтожество, то произошло нечто ошеломляющее. Хваленые англо-американские дивизии были разгромлены под Арденнами так, будто они состояли не из солидных мужественных англосаксов, готовых завоевывать мир, а из заносчиво-слабосильных подростков. А создатели второго фронта, испугавшись полного фиаско своего начинания, обратились за поддержкой к Сталину, требуя, чтобы он оттянул на себя немецкие силы, расправлявшиеся со вторым фронтом как повар с картошкой. Притом что для такой расправы понадобилось бросить на заносчивое англосаксонское воинство лишь малую толику немецкого совокупного потенциала.

Никоим образом не умаляя героизм отдельных представителей движения Сопротивления в различных странах Европы, и прежде всего во Франции, приходится констатировать, что б́о́льшая по численности, наиболее организованная и жертвенная часть сопротивлявшихся были коммунистами. И недаром Французская коммунистическая партия именовалась «партией расстрелянных».

Итак, бессилие западного буржуазного гуманизма в том, что касается сопротивления нацизму, было весьма впечатляющим. И нужно было честно ответить на вопрос — чем это бессилие порождено?

Ответ достаточно очевиден. Буржуазный гуманизм потерпел фиаско уже в начале XX века, не выполнив всего того, что он сулил человечеству.

Человечество оказалось втянуто в губительную и бессмысленную Первую мировую войну. Тогда как буржуазный гуманизм обещал вечный мир на Земле.

Человечество оказалось жертвой чудовищного кризиса, породившего голод и отчаяние по обе стороны Атлантического океана. А буржуазный гуманизм сулил человечеству общество изобилия, благосостояния и социального мира.

Разочарование в буржуазном гуманизме было огромным. Потому что очевидной оказалась несовместимость гуманизма и буржуазного мироустройства.

Пушкинский Моцарт говорил, что «гений и злодейство — две вещи несовместные». А поколение, испытавшее на себе ужасы Первой мировой войны, было вынуждено признать, что гуманизм и буржуазность — это тоже две совершенно несовместные вещи. И что можно либо, уничтожив буржуазность, придавать новое качество гуманизму, либо, уничтожив гуманизм, сохранить совершенно не гуманистическую буржуазность.

И конечно, было ясно, что буржуазия пожертвует гуманизмом ради сохранения своего господства. И что она не просто откажется от гуманизма, с которым ранее была тесно связана своими просветительскими утопиями, всеми этими восклицаниями по поводу «свободы, равенства и братства».

Чтобы порвать подобные связи, буржуазии нужно было не только убить гуманизм, но и поместить на его место воинствующий антигуманизм. Только такая контрастная «смена вех» могла разорвать связи между буржуазией и гуманизмом. Это и было сделано.

Первый и решающий вклад в такую мировоззренческую перелицовку буржуазного строя был осуществлен, конечно же, Фридрихом Ницше. Но не он один поусердствовал в данном начинании. Желающих дегуманизировать и антигуманизировать буржуазность было очень много. Их можно поделить на две группы, находившиеся в прочной антигуманистической спайке.

Группа № 1 состояла из так называемых ревнителей жизни, которые настаивали на том, что гуманизм порождает умаление, оскудение жизни, что он портит человеческую породу, мешая естественному отбору, что «над жизнью нет судьи», а гуманизм пытается стать таковым. И что буржуазный гуманизм неумолимо движется в одном изначально заданном направлении, суть которого в воспевании слабости и мелкотравчатости человеческой.

Безусловным и несомненным лидером в этой группе был, конечно же, Ницше с его апологетикой жизни, основанной на несправедливости. И с его проклятиями в адрес справедливости, умаляющей жизнь.

Группа № 1 была очевидным лидером антигуманистического союза идеологов, стремящихся спасти буржуазный строй путем его дегуманизации. Нацисты входили в эту группу, исповедовавшую своего рода антигуманистическую экзотерику. Именно ее представления транслировались в сознание немецкого народа и других народов Европы.

Что же касается группы № 2, то она, конечно, была не экзо-, а эзотерической. И ее представления вожди нацизма скрывали от народонаселения. Впрочем, сокрытие было не столь уж и тщательным.

Когда испанские фалангисты, салютуя, восклицали: «Да здравствует смерть!» — то тем, кто это лицезрел на площадных мероприятиях, не скрываемых от непосвященных, восхищавшихся жизнелюбием группы № 1, было достаточно ясно, куда дует черный ветер, подстегивающий такие восклицания. Для этого не надо было посещать тайные замки СС и постигать значение основных символов Черного ордена, таких, как Черное Солнце. Потому что память о чем-то сходном не была до конца стерта веками весьма двусмысленной инквизиции.

Европа издревле была обильно пропитана различными модификациями гностицизма. А где гностицизм — там и отчаянная борьба с любыми проявлениями жизни и порождающим эти проявления формообразованием. Гностики или, точнее, те из них, кто договаривал до конца, объявляли враждебными не только демиурга, создавшего «концентрационную вселенную», но и саму эту вселенную, состоящую из форм, омерзительных в силу своей «вампиричности и патологичности», да еще вдобавок и способных к саморазвитию.

Договаривавшие всё до конца гностики ненавидели любую форму как малое или большое средоточие воли злого демиурга к патологизации наличествующего. И уж, конечно, особым объектом ненависти были жизнь как одна из высших возможных форм, и разум как высшее проявление жизни.

Согласно представлениям подобных гностиков, жизнь постоянно поддерживалась омерзительным духом жизнеутверждения, он же злой демиург, отпавший от благого бесформенного начала. Дух жизнеутверждения, развивая формы, породил в итоге разум и человека как высшее проявление ненавидимого гностиками мира развивающихся форм.

Для таких гностиков космос, объявляемый обычно средоточием гармонии, хранителем высшей жизнеутверждающей музыкальности, был омерзительной уродливой опухолью на теле восхитительного бесформия. А поскольку скрепами, удерживающими эту пакость под названием «космос» в состоянии самосохранения и развития, были эманации этого самого жуткого жизнеутвердительного духа, то борьба с таким духом и его эманациями была эзотерическим ядром того самого нацизма, чья экзотерика базировалась на восхвалении духа жизни, противостоящего мертвящему гуманизму и разуму как ядру гуманистического учения.

Если бы произошел мировой триумф нацизма, а он неминуемо произошел бы, не решись СССР и советский коммунизм на ошеломляюще яростную борьбу с нацизмом, то сначала победила бы группа № 1. И все говорили бы о величии жизни, освобожденной от оков гуманизма. И о необходимости восславить человека-зверя, способного оглашать мировые джунгли своим восхитительным рыком, порождающим ужас мелкой, дрожащей твари, обреченной на пожирание.

Но потом группа № 1 передала бы или безропотно, или при минимальном сопротивлении власть группе № 2. И начались бы прямые экстатические восхваления смерти как высшего дара, ниспосланного твари, страдающей в оковах тех или иных форм, структурообразующих принципов и так далее.

Считаю необходимым еще и еще раз напомнить читателю о том, что и группа № 1, и группа № 2 в одинаковой степени выполняли заказ буржуазии на дегуманизацию буржуазного устройства жизни. И по этой причине обе группы были не только антигуманистическими, но и накаленно антикоммунистическими.

Но если группа № 2 могла обосновать свой антикоммунизм ссылками на жизнелюбие коммунистов вообще и их передового еврейского отряда в особенности (мол, евреи и созданы злым демиургом именно для восхваления жизни как квинтэссенции всей и всяческой пакости), то группа № 1 находилась в более сложном положении. Поскольку восхваление жизни было свойственно и коммунистам, и ей самой.

И вся-то разница состояла в том, что для коммунистов человек был высшим выражением жизни, призванным осуществить просветление жизненной темноты и придать жизни новое высшее качество.

А для нацистов из группы № 1 человек был подавленным зверем, которого нужно было освободить от подавления, раскрепостить.

Эта лукавая близость двух взаимоисключающих доктрин не могла спутать идеологические карты в ходе Великой Отечественной войны. И затушевать предельное метафизическое отличие нацизма и коммунизма. Война была объявлена священной. В песне о Священной войне было сказано, что коммунизм и нацизм — это два враждебных полюса, находящихся в абсолютном антагонизме.

Но в целом соотношение между нацизмом в варианте группы № 1 и коммунистическим мировоззрением никоим образом нельзя было свести к подобному лобовому антагонизму.

Максим Горький был для коммунистов своего рода идеологическим пророком. Но при этом было понятно, что Горький вполне себе заигрывал с ницшеанством, да еще как. И вовсе не он один.

Буржуазный гуманизм и впрямь довел человечество до ручки. И сколько ни говори о том, что до ручки человечество довел именно буржуазный гуманизм, а не гуманизм вообще, эти разговоры не отобьют до конца очевидно трупного запаха буржуазного гуманизма, явленного в декадентстве и прочих позднебуржуазных художественных изысках. И как тут не схватиться за простое ясное восхваление жизни? Как не схватиться за него, когда культура источает такие трупные миазмы? А на это смотрят и лепечут что-то о гуманизме…

Как не задаться вопросом о том, что не только буржуазия и гуманизм — две вещи несовместные, но что вдобавок (а возможно, в первую очередь) гуманизм и жизнь — две вещи несовместные? И ведь именно об этом и говорили представители группы № 1, именовавшие себя вдобавок национал-социалистами. Да, конечно, национал. Но всё-таки социалистами. Так ведь? И всё не сводилось к Горькому.

Американский писатель Джек Лондон, к примеру, воспевал социализм, проклинал железную олигархическую пяту. Но его как бы антиолигархические герои — это сильные личности, вполне себе ницшеанского типа. И ведь родилось-то ницшеанство не на пустом месте.

(Продолжение следует…)