Судьба гуманизма в XXI столетии

Но вернемся к Рее Кибеле, обсуждая которую Зелинский пытается противопоставить невинный сексуализм древних греков — ужасному сексуализму древних семитов, навязавших якобы грекам свою кроваво-оргиастически-сексуальную Кибелу, используя для этого Фригию как посредника между этими испорченными семитами и непорочными греками.

Мы прекрасно понимаем, что древние греки не были непорочными или, точнее, что они были не более порочными, чем семиты.

Мы понимаем также, что, чем древнее некое верование — тем более оно обременено разного рода кроваво-оргиастической сексуальностью. Да и не только сексуальностью, но и многим другим. Людоедством в том числе.

Мы понимаем также, что, дарданцы, исповедующие культ Кибелы и корибантов, вбирают пропитывающую этот культ древнюю кровавую мрачность не только через семитов, но и через досемитских пеласгов.

Вопрос о том, откуда это черпают пеласги, предлагаю пока что оставить открытым. Оговорив при этом, что добраться до изначальной человеческой древности при сегодняшнем состоянии науки достаточно трудно. И дело не в отсутствии теории — какие-то теоретические посылы того же Нойманна я уже обсудил раньше и буду обсуждать в дальнейшем. Дело в скудности раскопок.

За пределами определенных регионов Северной Африки, например, о систематических раскопках говорить не приходится. А ну как какая-нибудь древность уходит туда?

Отнюдь не лучшим образом изучены и отдаленные азиатские регионы — Афганистан, Монголия. Поэтому пока что я возьму пеласгов в виде отправной точки, напомню читателю о том, что связывает пеласгов с древнейшей Аркадией, а также о своей концепции КОВЦ (кочующего очага высокой цивилизации).

Напомнив обо всем этом, я оговорю также, что свирепость древних пеласгических культов (той же Реи Кибелы, к примеру) ничуть не меньше, чем свирепость чуть менее древних семитских культов (Зелинский, кстати, однозначно оговаривает, что свирепость кровавых сексуальных семитских культов распространяется на все семитские культы «за почтенным исключением Израиля»).

Сделав эту необходимую оговорку, возвращаю читателя в Пессинунт, город, который Зелинский называет своеобразной Меккой или Лхасой, то есть средоточием фригийской сакральной, а не светской власти.

И к тому, что именно в Пессинунте становится ясно, что Матерь Афродита и Матерь Деметра вторичны по отношению к своему первообразу Матери Кибеле, она же — Рея Кибела.

Следуя за Зелинским, мы обнаруживаем тем самым, что потомки Дардана, они же — предки Анхиса и Энея, занесли во Фригию (в Трою в том числе) культ азиатской Кибелы, она же — Кибеба, она же — Великая Мать. Что этот культ был оргиастическим.

Знакомясь уже не по Зелинскому, а по иным авторитетным источникам со всем семейством подобных культов (а оно включает культ Геи, Деметры-Левкиппы, многих других божеств, в том числе фракийских и даже египетских), мы обнаруживаем, что оргиастическая Кибела именуется иногда «кобыльей матерью». Откуда это название?

Я уже не раз говорил читателю о том, что поиск, подобный тому, который предложен ему мною в данном сочинении, очень сходен с блужданием в лабиринте. И что замаячившая вдруг кобылья матерь (не Зелинским, а другими вводимая в оборот) — это своего рода соблазн, побуждение к тому, чтобы временно оставить одну из галерей этого лабиринта и переместиться в другую.

Никаких логических обоснований для такого перемещения при блуждании в лабиринтах не существует. Тут действует в чистом виде принцип интуиции.

Ты либо обнаруживаешь, что зря перешел из одной галереи в другую и возвращаешься назад, либо убеждаешься в своей правоте и тогда... Тогда тоже возвращаешься назад, но обогащенный некими знаниями.

Читатель, конечно же, догадывается, что если я излагаю здесь свое путешествие по некоей боковой по отношению к Зелинскому галерее, то я уже нашел нечто, предлагаемое его вниманию. Подтверждая эту его догадку и клятвенно заверяя, что вернусь на галерею Зелинского, я описываю свое движение по боковой — кобыльей, конской — галерее, сулящей обнаружение чего-то существенного.

Известный мифолог, религиовед и философ Мирча Элиаде (1907–1986) в своем исследовании «История веры и религиозных идей» утверждает, что в глубокой древности Посейдон, а не Зевс, был подлинным владыкой богов.

И что в греческом городе Пилос, где в результате археологических раскопок была обнаружена древняя столица мифологического царя Нестора, были найдены подтверждения подобного обстоятельства.

Нестор — аргонавт, участник Троянской войны на стороне ахейцев. Он — ахейский герой и одновременно мудрец. В качестве героя он совершает в ходе Троянской войны важные деяния. А в качестве мудреца дает наиважнейшие советы ахейцам.

Элиаде настаивает на том, что археологические раскопки в несторовском Пилосе доказывают первоначальное, наидревнейшее ахейское «начальствование» Посейдона.

Говоря об этом «наидревнейшем начальствовании», Элиаде адресует не только к археологическим данным, но и к троянскому эпосу.

Он обращает наше внимание, прежде всего, на пятнадцатую песнь из «Илиады» («Оттеснение от кораблей»), в которой недвусмысленно говорится о том, что Посейдон не желает признать Зевса своим владыкой. Посейдон говорит об этом вестнице богов Ириде, приносящей Посейдону распоряжение Зевса, согласно которому Посейдон должен отказаться от прямого участия в войне между ахейцами и троянцами.

Ирида говорит Посейдону:

«С вестью тебе, Посидон, колебатель земли черновласый,
Я нисхожу от эгида носителя Зевса Кронида.
Брань ты оставь немедленно, так он велит; возвратися
Или в собор небожителей, или в священное море.
Если ж глаголы его не восхощешь исполнить и презришь,
Он угрожает, что сам, и немедля, с тобою сразиться
Придет сюда; и советует он, чтобы ты уклонился
Рук громовержущих: ведаешь, он и могуществом высший,
Он и рожденьем старейший; а ты, Посидон, не страшишься
Спорить о равенстве с тем, пред которым все боги трепещут».

Вот, что отвечает Ириде бог Посейдон:

«Так, могуществен он; но слишком надменно вещает,
Ежели равного честью, меня, укротить он грозится!
Три нас родилося брата от древнего Крона и Реи:
Он — громодержец, и я, и Аид, преисподних владыка;
Натрое все делено, и досталося каждому царство:
Жребий бросившим нам, в обладание вечное пало
Мне волношумное море, Аиду подземные мраки,
Зевсу досталось меж туч и эфира пространное небо;
Общею всем остается земля и Олимп многохолмный.
Нет, не хожу по уставам я Зевсовым; как он ни мощен,
С миром пусть остается на собственном третьем уделе;
Силою рук он меня, как ничтожного, пусть не стращает!
Дщерей своих и сынов для Зевса приличнее будет
Грозным глаголом обуздывать, коих на свет произвел он,
Кои уставам его покоряться должны поневоле!»

Но ничуть не менее важными Элиаде считает гомеровские строки, в которых достаточно определенно говорится о чем-то большем, чем неподчинение Посейдона Зевсу, которого Посейдон считает равным себе богом и только.

В той же «Илиаде», в песне первой («Язва. Гнев.»), говорится о мятеже богов против Зевса. Специалисты считают, что такой мятеж бы предметом догомеровской песенной эпической традиции. И что Гомер, развивая эту традицию, говорит об особой роли матери Ахилла Фетиды в подавлении этого мятежа.

Но нас интересует не роль Фетиды, а сам мятеж. Вот, что про него говорится у Гомера, чьим нововведением является новая роль богини Фетиды в противодействии мятежу:

В день, как отца оковать олимпийские боги дерзнули,
Гера и царь Посейдаон и с ними Афина Паллада.
Ты, о богиня, представ, уничтожила ковы на Зевса;

Так, значит, были ковы! Сковали-таки Зевса конкретные боги — жена Зевса Гера, царь морей Посейдон и Афина Паллада. Они сковали Зевса — и даже не были за это наказаны. Такое действительно предполагает высокий статус Посейдона в древние времена.

Мы убедились, что в пользу такого статуса и впрямь свидетельствуют не только пилосские древнейшие раскопки, но и строки из «Илиады».

Вооружившись такими свидетельствами, мы можем правильно отнестись к суждениям Мирча Элиаде, который, в отличие от Зелинского, занят не изучением античных первоисточников, а осмыслением всего того, что изучено другими. И который, помимо этого, порою очень тенденциозен. Но в данном случае такая тенденциозность минимальна. И потому имеет смысл ознакомиться с текстом из элиадовской «Истории веры и религиозных идей».

В параграфе 88 этой книги, озаглавленном «Великий павший бог и кузнец-колдун: Посейдон и Гефест», говорится следующее:

«Великий древний бог Посейдон по многим причинам утратил свое первоначальное мировое владычество. Следы его былого величия мы находим повсюду, начиная с его имени, которое Виламовиц совершенно правильно объясняет как означающее «супруг Земли» (Posis Das)».

Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф (1848–1931) — крупный немецкий филолог-классик и историк античной культуры. Он, в отличие от Элиаде, именно эксперт, то есть высокий профессионал, занимающийся античной культурой, изучая первоисточники. Суждениям Виламовица, бе­зусловно, можно доверять.

Можно доверять также и Гесиоду, на которого ссылается Элиаде. В «Теогонии» действительно говорится о том, что

Энносигей, что в переводе означает «колебатель земли», — это Посейдон.

Рея, поятая Кроном, детей родила ему светлых —
Деву-Гестию, Деметру, и златообутую Геру,
Славного мощью Аида, который живет под землею,
Жалости в сердце не зная, и шумного Энносигея,
И промыслителя Зевса, отца и бессмертных и смертных,
Громы которого в трепет приводят широкую землю.

Ссылаясь на строки из пятнадцатой песни «Илиады», в которых все та же Ирида вразумляет разбушевавшегося Посейдона («Знаешь и то, что старейшим всегда и Эринии служат»), Элиаде утверждает, что Гомер считает Зевса старшим братом Посейдона. А Гесиод считает Зевса младшим братом Посейдона. Но тут Элиаде, безусловно, ломится в открытую дверь. Потому что Зевс был единственным непроглоченным, то есть младшим сыном Кроноса. И это безусловно. Все остальные сыновья Кроноса старше Зевса. Другое дело, что Зевс спас этих сыновей и потому имеет особый статус.

Вот если бы удалось найти в мифологии какие-то основания для того, чтобы исключить Посейдона из списка проглоченных, то есть ослабленных детей Кроноса, — тогда другое дело! Тогда Посейдон — несомненный старший брат Зевса, будучи лишенным унизительной проглоченности, важнее Зевса. Ведь только спасение от проглоченности делает Зевса, этого самого младшего из детей Кроноса, более высокостатусным, нежели его старшие братья и сестры.

В ожидании таких свидетельств, которые только и оправдали бы наше движение по боковому лабиринту, мы продолжаем чтение Элиаде, который пишет:

«В любом случае, только один Посейдон осмеливается противиться Зевсу, злоупотребляющему властью, и напоминает ему, что его владения ограничиваются небесами (в справедливости этого утверждения мы убедились, читая пятнадцатую песнь «Илиады» — С.К.). В этой детали мы можем уловить воспоминания о противлении древнего верховного бога воцарению более молодого и удачливого (спорная, но интересная мысль — С.К.). Получив при разделе Вселенной власть над морями, Посейдон стал настоящим гомеровским богом; ввиду важности моря в жизни эллинов, ему была гарантирована неизменная религиозная актуальность. Однако его первоначальный образ претерпел радикальное изменение, и северное мифо-религиозное наследие, которое он принес в Грецию, было почти полностью утеряно, или переосмыслено. Индоевропейские народы, поклонявшиеся Посейдону, не знали моря, пока не поселились в Южной Греции. Некоторые характеристики Посейдона ничего общего с морем не имеют. Как Посейдон Гиппий он — бог лошадей, и в нескольких местах, особенно в Аркадии, ему поклонялись в образе коня. В Аркадии Посейдон встретил Деметру, блуждающую в поисках Персефоны. Пытаясь убежать от него, богиня превратилась в кобылицу, но Посейдон в облике жеребца настиг ее. От этого союза у них родилась дочь и конь Арейон...

Связь Посейдона с лошадьми свидетельствует о том важном месте, которое занимало это животное в жизни индоевропейских завоевателей. Посейдон предстает творцом, отцом или дарителем лошадей. Лошадь же связана с потусторонним миром, и это вновь указывает на образ Посейдона как «хозяина Земли».

Элиаде здесь сочетает констатацию очевидного и весьма далекоидущие обобщения, которые, конечно, нельзя назвать совсем голословными, но которые, безусловно, носят более чем рискованный характер.

К числу того очевидного, что нас, собственно, интересует, относится характеристика Посейдона как владыки лошадей. То, что Посейдон сочетался с гневающейся и мстящей Деметрой Эринией, которая являлась в образе вороной кобылицы по ночам на перекрестках дорог, известно. Но Рея — мать Деметры, что следует хотя бы из вышеприведенных строк Гесиода. Почему Рея Кибела является «кобыльей матерью»?

В VIII главе своего труда «Описание Эллады» уже знакомый нам древнегреческий писатель и географ Павсаний описывает пути, ведущие в Аркадию (его VIII глава посвящена именно Аркадии).

Один из таких путей проходит через так называемое бесплодное поле, про которое Павсаний пишет, что оно и впрямь бесплодно, потому что «дождевая вода, стекая сюда с гор, делает обработку этой равнины совершенно невозможной. И эта равнина очень легко могла бы стать болотом, если бы вода не скрывалась в расщелины земли. Исчезнувшая здесь вода вновь появляется на поверхность у Дины».

Далее Павсаний говорит, что Дина — это «бьющий из моря источник пресной воды». Павсаний сообщает также, что в древности в этот источник «бросали <...> в честь Посейдона взнузданных коней».

Вновь — кони и Посейдон. Продолжая читать Павсания, мы обнаруживаем ответ на вопрос о связи конской темы Посейдона с темой Реи. Связь посейдоновской конской темы с Деметрой мы уже обсудили. Но у Зелинского мы прочитали о том, что с конской темой связана конкретно Рея Кибела. Что она почему-то является кобыльей матерью.

Внимательно относясь к текстам Зелинского, мы не можем отмахнуться от этой констатации и должны докопаться до древнего источника, позволяющего Зелинскому именовать подобным образом именно Рею. Этим-то и отличается внимательное чтение от беглого.

Выполняя «обет внимательного чтения» Зелинского, мы уже вынуждены были обсуждать конскую тему у Мирчи Элиаде, но, обнаружив много ценного по поводу Посейдона, мы у Элиаде конской темы, напрямую связанной с Реей, не обнаружили. И вот теперь — Павсаний.

Прослеживая пути в Аркадию, он сообщает нам, что «налево от так называемого Бесплодного поля, на территории Мантинеи есть гора, на ней видны остатки лагеря Филиппа, сына Аминты, и поселка Нестаны».

Филипп, сын Аминты — это македонский царь Филипп II (382–336 до н. э.), отец Александра Македонского. Аминта III — македонский царь, отец Филиппа.

Что же касается поселка Нестаны, находящегося рядом с лагерем Филиппа II, то Павсаний пишет следующее: «За развалинами Нестаны находится чтимое святилище Деметры. В ее честь мантинейцы каждый год совершают здесь праздник. Как раз под самой Нестаной лежит.., которая тоже составляет часть Бесплодного поля и носит название Место пляски Мэры. <...> Если совершить небольшой перевал, то спускаешься в другую долину, тут у большой дороги есть источник, называемый Арна (Ягненок). У аркадян по этому случаю есть такое предание. Когда Рея родила Посейдона, она положила его здесь среди пасущегося стада, с тем, чтобы он воспитывался вместе с овцами, поэтому-то и источнику было дано такое название, так как вокруг него паслись овцы; Кроносу же она сказала, что родила жеребенка, и дала ему проглотить жеребенка вместо ребенка, подобно тому как впоследствии она вместо Зевса подала ему камень, завернутый в пеленки. Начиная это описание, я лично смотрел на все эти предания эллинов в лучшем случае как на легкомысленные и глупые рассказы, но, когда я дошел до Аркадии, меня взяло по поводу этого следующее раздумье: я подумал, что так называемые у эллинов мудрые люди издревле такие сказания передавали иносказательно, в виде загадок, как некие притчи, а не говоря прямо и попросту, и поэтому, как я теперь полагаю, и это сказание о Кроносе является своего рода тоже частичкой эллинской мудрости. Поэтому, раз приходится касаться вопросов религии, будем придерживаться традиции».

Ну вот мы и нашли сразу всё, что искали. И мифологическое, причем данное авторитетным Павсанием, подтверждение несъеденности, а значит, и особой высокостатусности Посейдона и настоящее объяснение тому, почему Рею Кибелу именуют кобыльей матерью.

Перед возвращением на основную галерею лабиринта, она же галерея Зелинского, я вкратце сообщу о том, что вторгается в рассматриваемый нами сюжет в связи с этой кобыльей темой.

В виде вороной кобылицы, блуждающей по ночам, в античности фигурировала так называемая Деметра Эриния (Эриния — значит гневающаяся, мстящая). Именно в таком облике настиг эту Деметру бог Посейдон, принявший вид жеребца.

Есть определенные основания считать, что на самом древнем этапе поклонялись некоей трехликой богине, она же Великая Матерь Рея Кибела. И что только потом эта трехликая богиня, она же наидревнейшая Кибела, разделилась на Деметру, Афродиту и Гекату.

Этот вопрос существенен, коль скоро мы хотим разгадать загадку тех наидревнейших матерей, к которым посылает Фауста Мефистофель. По сути, Мефистофель посылает Фауста именно к этой трехликой Великой Матери, она же Рея Кибела в ее наидревнейшем исполнении.

Я напоминаю читателю, что именно поклонение гётевским Матерям волновало умы той части элиты СС, которая уцелела в наибольшей степени после Второй мировой войны. И что тяготение к таким Матерям, а точнее к Великой Матери, волновало и предшественников СС, и их последователей, и тех, кого можно считать другими порождениями того же чрева (помните слова Бертольта Брехта о нацизме: «Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада»).

Если все эти Матери — это разновременные и разнокачественные лики дарданско-энеевской Кибелы...

Если эта Кибела и впрямь была «десантирована» в древний Рим задолго до Августа...

Если именно она под ликом матери Энея, она же — Идейская Мать, прячется за спиной богини Венеры, она же — Афродита...

И если с наидревнейших времен такую Мать сажает на жреческий трон любая универсальная империя (эллинистическая, древнеримская или иная), то разве не становится яснее, что готовит нам день грядущий в случае утверждения нового имперского универсализма, он же — глобализм, он же — постисторическое господство так называемой Железной Пяты.

Вместе с этим господством в мир вновь вернется та же Кибела в ее наидревнейшем обличии.

Что же касается кобыльего сюжета внутри этой истории, то он присутствует с наидревнейших времен в самых разных ситуациях.

В античную эпоху, наряду с корибантами, дактилями, куретами, тельхинами и т. п., почитались так называемые ламии, жрицы Великой Матери. Эти ламии, в отличие от других спутников Кибелы, были жрицами, то есть людьми, а не существами с неопределенно неземным статусом, каковыми были все вышеперечисленные спутники богини Кибелы.

Этих ламий называли кобылицами. Они несли в себе как бы двойной заряд — страстной любви и смертельной кары.

Мистерии, творимые такими жрицами в сентябре в связи с обрядом благодарения урожаю, предполагали таинство, творимое нагими жрицами, бегущими по дороге к храму Великой Богини. Мужчины, встречаемые по пути, подлежали немедленной смерти. В волосы жриц вплетались кобыльи хвосты.

В архаический период жрицы делились на две касты.

Первая каста — жрицы дня — носили красные одежды.

Вторая каста — жрицы ночи, они же — ламии, — носили черную одежду.

Одежда сплеталась из конских волос и напоминала кольчугу.

Жрицы дня вплетали в свои косы рыжие конские волосы.

Жрицы ночи вплетали черные конские волосы.

Жрицы ночи выходили из храма только ночью. Считалось, что страстный воздыхатель по жрице ночи может попытаться добиться ее взаимности, разорвав ее конское облачение. Но что если ему это не удается, то он будет мгновенно убит (посягнувший на жрицу дня в случае неудачи будет кастрирован на алтаре Кибелы и отдан в рабство богине).

В ряде поверий ночные ламии превращаются в ночные приведения, выпивающие кровь встреченных путников и разрывающие этих путников на части. Это называлось ночной или дикой охотой. Хозяйкой этой охоты считалась трехликая Великая Мать, она же — Кибела. Очень часто такая мать отождествлялась с богиней Гекатой.

Известный советский писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов (1908–1972), видный ученый-палеонтолог, человек, прекрасно знавший все закоулки античной мифологии, в своем романе «Таис Афинская» разрабатывает кобылью тему следующим образом: «К удивлению Таис, жрец-философ рассказал ей о культе священных кипарисов на Крите, связанных с Афродитой. Но более всего поразило ее древнее поклонение богиням в образе лошадей. Сама Деметра, или Критская Рея, в святилище Фигалия на реке Неда в Аркадии изображена с лошадиной головой. Священная кобыла обладала особой властью по ночам и служила вестницей гибели».

Далее писатель напрямую связывает эту кобылью тему с темой трехликой Гекаты, она же — трехликая Мать, она же — Рея Кибела.

Эта же тема разрабатывается очень многими народами в очень многих религиях. Тут и кельтская Эпона — богиня всех лошадей, и славянская ночная кобыла Мара-Морена, по сути та же Кибела, и Лувийская Купапа...

Глубочайшей матриархальной, причем специфически матриархальной — вот что я хочу особо подчеркнуть! — древностью веет от такой пронизывающей многие архаические культуры темной женской религиозности. Которая явным образом адресует к тому, что уже обсуждавшийся нами религиовед и культуролог Нойманн именует культом темной — и именно темной — Великой Матери.

Напоминаю, что в качестве одной из таких темных культовых Матерей ученый рассматривает первую жену Адама Лилит.

Впрочем, не будем торопиться с выводами. И, принеся нечто из той боковой конской галереи, в которую заглянули, вернемся в основную галерею нашего интеллектуального лабиринта, каковой для нас сейчас является концепция Кибелы у Ф. Ф. Зелинского.

(Продолжение следует.)